Западня
Шрифт:
— Роль у меня маленькая, но вдруг что-то забуду, — пробормотала она, смущенно поглядывая на Михаила. — Вот будет позор! А я ужасно боюсь публики. На репетициях все помню, а вот на премьере чуть не влезла не вовремя… Поговорите со мной о чем-нибудь, ладно? Я, может, хоть немного отвлекусь.
— Пожалуйста, — согласился он. — Например, можем поговорить про вашу тезку, Олю Ватутину.
Она передернула узкими плечиками, отчего ворот слишком просторного кимоно поднялся до самых ушей.
Девушка раздраженно его поправила и бросила:
— Да ну. Не хочется о ней говорить.
— Почему же? Вы ее так не любили?
— А за что ее любить? — возмутилась девушка. — Ради бога, не думайте, что ее тут затравили. Это она всех презирала. Даже узнавать не
Она оживилась, забыла про свое волнение и ударилась в воспоминания. Оказалось, что однажды она случайно столкнулась с Олей Ватутиной, а та не пожелала даже кивнуть ей. Отсюда и пошла обида.
— Мир тесен, вот мы и встретились случайно… — рассказывала девушка. — Я готовлюсь поступать в институт, в школе учила немецкий. Но недостаточно знаю язык, вот и решила позаниматься частным образом. Мне говорили, что лучше идти не на курсы — там ко всем стандартный подход, а найти частного преподавателя. Позвонила по объявлению в бесплатной газете, договорилась… А это оказался Олин отец, представьте себе! Только я этого сперва не знала.
Она рассказала, что преподаватель немецкого со странной фамилией Бог жил неподалеку от театра, и это было очень удобно — она сразу после урока шла на репетицию.
Они прозанимались уже около двух недель, как вдруг девушка столкнулась с Олей.
— — Мы занимались, и тут я услышала, что кто-то отпирает дверь квартиры своими ключами. Виктор Эдуардович громко спросил, кто пришел, и ответила девушка. Она заглянула в комнату, и я узнала Олю. Поздоровалась с ней… А она, будто меня не расслышала, хлопнула дверью и больше не появлялась. Виктор Эдуардович даже извинился за ее поведение. Он интересовался, на самом ли деле мы знакомы, Я ответила, что мы встречались в театре. Он спросил, как она там занимается, и я сказала все как есть.
— А что именно? — напряженно поинтересовался.
Михаил.
— Ну, что способностей у нее особых нет, роли ей никакой не дали, а в массовке она играть отказалась… И что на репетиции ходит очень редко. Я сказала правду, потому что… — Девушка на миг запнулась, поправила прическу,: хотя в том не было никакой нужды, и несколько смущенно закончила:
— Ну, потому что разозлилась на нее. И вообще — зачем мне было врать?
На вопрос, когда произошла эта встреча, «парикмахерша» ответила, что это случилось в конце апреля. Тогда Оля Ватутина совсем перестала появляться в театре, ребята даже имя ее стали забывать. Девушка все еще смущенно заметила, что вовсе не хотела отомстить Ольге, просто так получилось. Да, кроме того, Виктор Эдуардович вовсе не расстроился. Так ей показалось.
— Он сразу предложил продолжить занятие, и это очень порядочно с его стороны, — сказала она. — Ведь оплата почасовая, так что отвлекаться на посторонние предметы мне совсем невыгодно. Кстати, который час?
Михаил показал ей циферблат своих часов. «Парикмахерша» ойкнула и вспорхнула с кресла:
— Начинаем через десять минут! Извините, мне пора!
Он не удерживал ее — было ясно, что девушка чистосердечно рассказала все, что смогла. «Но каков этот господин Бог! — изумленно думал Михаил. — Значит, он почти месяц знал, что дочь не ходит на занятия студии, и все же… Ну, пусть она ему не дочь, а падчерица, но все равно не чужая! А он держался так, будто ему безразлично, где она пропадает… Мать не знала, что Ольга не посещает студию. И Милена не знала. Отчим молчал… Почему? Уж он-то должен был понять, что никакой премьеры у Ольги нет — ни премьеры, ни генеральной репетиции накануне… И все-таки отпустил дочь на двое суток — неизвестно куда… Хотя почему неизвестно? Возможно, он-то знал, куда она собралась?!»
Михаил вскочил и направился к выходу, совершенно забыв о статье и об Ирине. Но ему преградил путь поток лицеистов. Они уже давно скапливались у входа в зал, и теперь прорваться сквозь их шумную толпу не было никакой возможности. Михаил встал у стены, чтобы не мешать ребятам войти в зал. Он так ушел в мысли об Ольге и ее загадочном отчиме, что совсем забыл о своих страхах — увидеть дочь, столкнуться
Рыжая челка до бровей, испуганные светлые глаза, голубой джинсовый костюм, бисерное колье на тонкой шее — все такое знакомое и уже непривычное. Она увидела отца и приоткрыла рот. С ее плеча свалился рюкзачок и повис у нее на локте, потом большой зеленой жабой шлепнулся на пол. В следующий миг его кто-то пнул, Дашка очнулась, побежала поднимать рюкзак, толкнула кого-то локтем, огрызнулась и, не глядя больше не отца, прошла дальше в зал и уселась в одном из последних рядов. Он больше не видел ее от двери сквозь толпу школьников. Михаил почувствовал, как его обдает горячей волной. Какова! Ни словечка! А сам-то он?! Мог бы хоть поздороваться!
Он с трудом вырвался из зала и сбежал — иначе, как побегом, это трудно было назвать. Опомнился только за оградой лицея, достал сигарету, уставился на бумажную афишку, извещавшую о спектакле… «Она расскажет матери…» — вертелось у него в голове. И эта мысль мучила его, как будто он и впрямь боялся бывшей жены. А собственно, почему?
Он женился по любви — безрассудно, не имея ни образования, ни собственной квартиры, сразу после армии…
Тогда все казалось проще. Не было квартиры — работай, и тебе ее дадут. Образование — бесплатно, почти любое. И Люба тогда тоже была проще. Может, у нее и были уже какие-то повышенные запросы… Но скорее всего, она просто не знала толком, чего ей желать. В основном она хотела, чтобы было «не хуже, чем у людей», а уж этот уровень он ей с грехом пополам обеспечивал… И ему казалось, что все идет хорошо. Они были красивой парой и познакомились тоже красиво — на шахматном турнире, во время поединка Михаил тогда разбил ее наголову, и она заглядывала ему в рот.
Да, как ни странно, она любила, чтобы ее побеждали. А он-то считал, что самое главное — равенство. Его радовало все, что подчеркивало это равенство и сходство между ними.
Вкусы и привычки у них во многом сходились, даже дни рождения они отмечали в одном месяце — июле. Только она в самом конце, а он — в самом начале. Уже в последние годы, перед тем как развестись, жена стала донимать его гороскопами. В частности, почти серьезно сообщила, что он — Рак, она — Лев и друг другу они не подходят. Ей, видите ли, был нужен муж-лидер, которого бы она слушалась. А он — рохля, тихоня… Михаил не принимал этих заявлений всерьез. Когда они поженились, про гороскопы никто и не слышал, а мало ли счастливых пар создавалось? И в конце концов, разве они были несчастливы?
— Да, — заявила она как-то этой зимой, когда он задал ей этот вопрос. — Я никогда не была с тобой счастлива. Ну, может, в самом начале, — добавила она, увидев его недоверчивый взгляд.
Она могла выдумывать что угодно, искать себе оправдания в гороскопах, вспоминать давно забытые размолвки, все его мелкие и крупные провинности… Но в сущности, уходила она только по одной причине — он ей надоел.
Сознавать это было настолько унизительно, что Михаил долго в это не верил. Она-то ему не надоела! В конце концов, жена почти убедила его в том, что он серый, скучный, неинтересный… Михаил видел, кого она сочла ярким, интересным и увлекательным. Видел из окна своей квартиры, как Люба садилась к нему в машину. Такие сцены стали обыденными и продолжались всю зиму, пока она окончательно не ушла… Ничего особенного ни в этом человеке, ни в его машине не было. И он далеко не супермен, и машина — не иномарка. Михаил даже разглядел у Любиного поклонника намечающуюся лысину — со второго этажа это было хорошо видно. Он возненавидел наглого соперника лютой ненавистью, даже хотел убить. Несколько недель он ходил с этой мыслью, и она мало-помалу становилась все реальнее. Он убьет его, подкараулит где-нибудь в глухом переулке, все ему выскажет и убьет. Михаил даже всерьез поверил, что способен на убийство, и в его снах появился новый кошмарный мотив — его хватают, заламывают ему руки и волокут в тюрьму. А он счастлив — ведь соперник убит и Любе некуда идти.