Западня
Шрифт:
— Олька у меня забыла, наверное. Я только вчера нашел. Если бы не это, я бы не пришел. Я и не хотел.
В свертке оказался новенький и, судя по всему, дорогой проигрыватель компакт-дисков, с крохотными наушниками. Алла была уверена, что никогда не видела такой вещи у Ольги. У нее был простой кассетный плейер, даже без радио. Он сейчас перешел к Милене.
— Это не наше, — уверенно сказала она. — У нас и дисков этих в доме нет. Не на чем их слушать.
— Так Ольга забыла, я тебе говорю, — нервно повторял Степан.
— С чего ты взял, что она?
— Ну да, они забудут! Они еще и мое приберут, не то чтобы что оставить… Это Олька забыла. Бери, мне чужого не надо. Уж этого даже твоя мамаша про меня не скажет!
Алла пожала плечами, еще раз внимательно осмотрела плейер. Положила его на стол:
— Ладно, разберемся. Если не наше — я верну. Кстати, меня следователь удивил. Неужели Оля брала у тебя деньги?
— Ну, а то? — гордо ответил он. — Четыреста рублей. Я ей подарил. Без отдачи.
Алла поджала губы. Она не верила ему, все еще не верила. Откуда у него лишние четыреста рублей? Степан никогда и ничего не дарил дочери, только разглагольствовал, что любит ее, но все это были пустые слова. Все подарки Ольга получала от матери, а в основном — от Виктора. Родной отец ничем не помогал.
— Она пришла в день зарплаты, — пояснил Степан, видя, что бывшая жена не очень-то ему верит. — А я для нее ничего не пожалел бы! Она попросила — я дал. Что ж я, и на это прав не имею?
И внезапно, будто его что-то укусило, он кинулся к столу и присосался к стакану. Пил трудно, мучительно содрогаясь всем телом. Потом задумчиво закусил обжигающим пирогом, отложил его на тарелку. Глаза у него стали больше и добрее, он сразу успокоился. "Бросаю это дело, — про себя передразнила его Алла. — Слышали, знаем. Бросал каждую неделю, а потом по новой за свое. Господи, как же мне его выставить? Ведь ему этого мало будет, потребует еще, а там…
Начнется драка. А Виктор ему врежет, он сильнее".
— Степа, мне надо идти к гостям. — Она нажала ручку двери. — Ты еще посидишь или пойдешь?
Он поник. Еще раз откусил от пирога, взглянул на опустевший стакан, на фотографию дочери… Алла очень боялась, что он попросит еще водки. Но этого не произошло.
Степан ушел. Его даже никто не видел, если, конечно, не считать бывшей тещи. Алла пошла в комнату, где был накрыт стол для поминок.
Она сразу поняла, что Виктор знает о визите ее бывшего мужа. Он был мрачен — мрачнее, чем на кладбище.
«И этот ревнует, — подумала она, опуская ложку в тарелку с куриным бульоном. — Ведь это он настаивал, чтобы я прекратила всякое общение со Степой. И Ольгу не пускала. А я была рада — так мне надоел этот алкоголик! Морочила девчонке голову, внушала, что Виктор — ее настоящий папа…Думала, так и будет — можно все зачеркнуть, изменить… А ведь как ни поверни — Ольга пошла в своего отца. Может, потому с ней такое и случилось…» Эта мысль не впервые приходила ей в голову. Она всегда очень боялась, что наследственный алкоголизм первого мужа как-то скажется на дочери. На ее здоровье, на ее склонностях… Ничего такого она не замечала. Конечно,
На Новый год родители выпивали по бокалу шампанского, дети пили колу или сок Все было безоблачно. Алла даже забыла, что у нее когда-то был другой муж. И все-таки…
Все-таки Ольга зачем-то отправилась к отцу. За помощью?
За советом? «Если ей нужно было достать денег — неужели она не могла попросить у нас? — мучилась Алла. — Неужели ей было легче пойти к этому чужому человеку, которого она не знала, не любила, с моей подачи презирала? Она даже отцом его не звала!»
Перед ней возникла бутылка, в ее стопку налили водки. Она опомнилась, пригубила, взглянула на мужа. Он серьезно и сосредоточенно осушил свою рюмку, будто воду выпил. И снова взялся за бульон с пирогами. С той минуты, как Алла вошла в комнату, он ни разу на нее не посмотрел. Она наклонилась к нему и тихо проговорила:
— Степан ушел, что ж теперь злиться? Он имел право прийти. Это была его дочь.
— Знаю, — едва разомкнув губы, ответил муж.
— Если ты будешь так себя вести, я не выдержу, Я закричу, я что-то сделаю!
Он косо посмотрел на нее и заметил:
— Что-то ты стала его защищать. С чего бы это? Разжалобил?
Она отвернулась, нашла взглядом Милену. Девочка ничего не ела, даже ложку в руки не взяла. Сидела, уставясь в скатерть, и думала о чем-то своем. За эти дни она заметно похудела, и Алла не могла припомнить, чтобы она слышала от дочери больше десяти слов вдень. Милена и раньше была не слишком разговорчивой, но это уж слишком…
— Если не хочешь есть, иди к себе, — ласково сказала ей Алла.
Девочка встала и, не попрощавшись, вышла. Алла ей даже позавидовала — по крайней мере, та может лечь на постель, забыться, побыть в тишине. А ей придется еще пару часов выдерживать эту пытку. Сидеть и слушать, как все за столом превозносят покойную Ольгу, которую они почти не знали… Если она сама не знала свою дочь, что уж говорить о других родственниках! И ведь всем известно, что девушка отсутствовала непонятно где целую неделю.
И об этом не говорится ни слова. Как будто ничего не случилось, Образ Ольги становился теперь каким-то невероятно идеальным. Чудесная была девушка, ангел! Не грубила, не курила, любила родителей, собиралась поступать в институт… Раньше Алла и сама так думала о дочери. Теперь все эти слова создавали ощущение фальши. Она не узнавала в этом светлом портрете своей дочери. И от этого ей становилось страшно — как будто она теряла даже память о ней.
Гости не стали засиживаться и скоро разошлись. Потом, убрав со стола и вымыв посуду, молча ушла мать Виктора. Сватья ей не помогала — сидела в кресле, схватившись за сердце, и причитала, что ей не стоило даже пробовать эту проклятую водку. Виктор включил телевизор и уставился в экран.