Запах цветущего кедра
Шрифт:
Он ещё раз осмотрел спящих, осторожно перенёс их на развёрнутый спальный мешок и воздвиг над ними противомоскитный полог. И случайно наткнулся на модельные туфли с обломанными каблуками. Все женщины оказались обутыми: кто в сапожки, кто в берцы и кроссовки — да всякая иная обувь в тайге и не годилась, — а тут лаковые изящные царские черевички, только безжалостно убитые и растерзанные.
В это время вертолёт приземлился в сгоревшем посёлке и выключил двигатели. Что там происходило, можно было догадываться по громким хрипящим звукам насосов-«лягушек»: накачивали резиновые
Колюжный наскоро обежал лагерное пепелище, затем прилегающую к нему местность и наткнулся на то, что принял за ходячую изгородь. Два обессилевших мужика в рваных одеждах ползли на коленях в сторону сотлевшего лагерного забора, волоча на спинах берёзовые жерди. Зрелище казалось странным, пока он не разглядел, что руки их прикручены к этим берёзам и мужики, по сути, ходячие распятья. Глаза уже безумные, вместо речи — бессвязные звуки.
Спрашивать, кто они и за что их привязали к жердям, было некогда: где-то на Карагаче затарахтели два лодочных мотора. Ножа, чтобы разрезать сыромятные ремни, не было, а узлы на посиневших руках затянулись так, что он и зубами расслабить бы их не смог. К тому же мужик не давал — дёргался, хрипел и пытался вырвать жердь из рук. А тут ещё прибежал пёс и начал злобно лаять на распятого.
— Сейчас за топором сбегаю! — Вячеслав вспомнил, что видел топор возле кострища.
И только оставил мужика, как тот вскочил на ноги, заорал и попытался ударить концом жерди — не дал кавказец, вцепившись в лохмотья штанов.
— Ты чего? — Колюжный едва успел отскочить. — Ну, как хочешь! Там спасатели прилетели, вот пусть и спасают.
Кавказец бросил рвать распятого и побежал за Вячеславом. Моторы жужжали возле входа в курью, искать Матёрую времени не оставалось, надо было самому убегать. И тут ему на глаза снова попали царские черевички, и присутствие собаки подсказало выход. Он сунул туфлю псу под нос.
— Нюхай! Ищи!
Тот понюхал, взглянул доверительно и повилял хвостом.
— Матёрую ищи! Её туфли?
Пёс неторопко развернулся и побрёл куда-то вдоль сгоревшего лагерного забора, ни разу не опустив морду к земле. Надежды найти таким образом Евдокию Сысоеву не было никакой, однако Колюжный пошёл за кавказцем, ибо пора было смываться: моторные лодки приближались и уже слышались голоса людей, один из них — женский, знакомый и властный. Вячеслав добежал до края леса и нырнул под низкие разлапистые ветви деревьев.
В кедровнике сразу стало тихо, как в другом мире, хвойный ковёр под ногами глушил шорох шагов, пахло свежей смолой и ещё чем-то терпким и горьковатым, как пахнет миндаль. Идущий впереди пёс встал возле толстого дерева, поднял голову и завилял хвостом — кого-то видел и чуял! Сразу зажгло в груди от предчувствия, что сейчас случится то, чего он так ждал, но из-за кедра вдруг выступил высокий парень в старомодной синей рубахе, с золотистой русой бородой и так похожий на Рассохина, что Вячеслав в первый миг отпрянул и чуть не окликнул по имени — удержало, что этот слишком уж молод, улыбчив и счастлив.
— Ты что тут делаешь? —
— Свою отроковицу ищу, — охотно признался парень, — должна на вертолёте прилететь.
— Отроковица — это кто? — его простодушие было заразительным.
— Суженая блудница... Женщина.
Речь у него, как и вид, была странной: по-детски летучей и не к месту весёлой.
— Там, возле лагеря, лежат целых три — выбирай, — в тон ему ответил Вячеслав. — Все на вертолёте прилетели.
— Они на маленьком прилетели. А мне надо, чтобы на большом вертолёте! И одна-единственная.
— Большой сел на той стороне, — посожалел Колюжный. — Сюда — побоялся.
— Ладно, я подожду, — легкомысленно отозвался парень. — Она прилетит, ты иди. Тебе вон туда надо!
— Куда?
Он глянул в указанную сторону, отвлёкся на мгновение, а парень уже исчез, словно растворился в сумеречном пространстве кедровника. И осталось чувство, будто Вячеслав только что разговаривал сам с собой...
******
Козлёнка ловили втроём по всему аэродрому, каждый поодиночке и совместным загоном, однако наловили только репьёв. И так раззадорились, что заставили Гохмана палить из автомата. Тот долго отпирался, не желая стрелять рядом с посёлком, но оказалось, что и стрелок из него никудышный: попал только с третьего выстрела. Да ещё когда подбежали к добыче, оказалось, не козлика застрелил, а случайно молодую козочку. Жалели её все, поносили и ругали стрелка-фашиста, ясашного оленьего человека, что вовремя не отличил, какого пола животина, но делать было нечего. Пока Бурнашов ходил в магазин, козу освежевали, натёрли солью, перцем, чесноком, нафаршировали колбой и щавелем, обернули молодой крапивой и положили мариноваться. Дежурный заявил, что это национальное ясашное блюдо и называется «чапса».
— Да ведь так печёная рыба у ясашных называется, — блеснул знаниями прокурорский, на что получил мудрый ответ:
— Что на углях жарено — всё чапса!
Потом затворили уху по-русски, то есть немного воды, картошка, лук и морковка целиком, а остальное — порубленная крупными кусками рыба и полстакана водки.
И пока кухарили, как-то сдружились, смирились с участью и повторяли одну и ту же фразу, особенно прокурорский:
— И на что нам бабы?
Но едва выпили под ушицу и выхлебали по две миски, как мужская дружба начала распадаться.
— Нет, я бы вот на такой женился, — вдруг сказал Кошкин. — Сорок лет терпел, а на этой бы рискнул.
— На этой — на ком? — спросил Гохман, будто не догадывался, о ком речь.
— На Неволиной. До чего же хороша, зараза. Видно же: распутная, блядовитая, но вот именно такую и хочется. С ней будет интересно.
Участковый ещё не терял внешнего благодушия, но закипал.
— Да уж, с такой не соскучишься... Но сам подумай: ты-то ей нужен? Тем паче с канцелярской рожей адвоката? Вот спроси учёного — он тебе скажет, какого мужика ей надо.