Запах медовых трав
Шрифт:
— Имейте в виду, господин, рынок Хе — это настоящее пристанище вьетконговцев, а эта Кам туда частенько наведывается.
— Посмотрите, господин, на ее губы: они слишком тонкие, на это обращал внимание и здешний священник.
— Получена телеграмма: сюда прибывает сам господин майор.
Тьфу, господи прости, скоро опять придется гнуть спину перед этой старой кочерыжкой. А что у молодухи Кам тонкие губы — так ему наплевать на это! Лучше бы они позаботились о том, чтобы заткнуть глотку тому прохвосту, который на северном берегу орет в громкоговоритель
«Дорогая мама, у меня сейчас летние каникулы! Дяди пограничники взяли меня с собой покататься на лодке. Я уже перешел во второй класс. Очень без тебя скучаю. А ты? Ты скучаешь по мне? Сейчас я расскажу…»
Он заткнул уши. Осточертело. И решил пойти пропустить стаканчик в дом к молодухе Кам.
У самого порога негодная баба оттолкнула его руку.
— Пошел отсюда, я мужняя жена!
— Мужняя… Жди его, дожидайся, дура… Коммунисты-то не признают семьи, для них нет ни жен, ни детей.
Он утратил душевное равновесие. Он утратил свободу. Ему показалось, что ее глаза смотрят на него с вызовом: ее ресницы будто штыки, готовые к бою.
Господи, она и в самом деле очень хороша! Точь-в-точь Мадонна над бездыханным телом Христа, изображенная на старинной иконе в церкви. Тонкая нежная шея, щеки пунцовые, свежие, а волосы такие шелковистые…
Он восхищенно прищелкнул языком:
— Тебе ведь только двадцать шесть лет, неужели ты и впрямь решила записаться в старухи?
— Если бы даже муж бросил меня, я бы не побежала к другому.
Он понизил голос:
— Чего тебе ждать-то? Этого чертового объединения с Севером? Пустое дело…
— Но ведь сам президент Нго Динь Дьем говорит, что скоро мы двинемся походом на Север и объединим всю страну.
Он потягивал вино и бормотал: «Благородные остались, подлые убежали на Север…» Его вера в личную свободу — свободу действий — натолкнулась на строптивость молодухи Кам. Тот берег реки, казалось, был сплошь утыкан громкоговорителями. Кругом одни громкоговорители. Мало-помалу уши его привыкли к этим передачам — словно притупился слух, но одновременно где-то в глубине души росло глухое ощущение собственного бессилия. Свое раздражение он переносил на генерал-лейтенанта Чан Ван Дона. Этот старикашка труслив и туп! Ну какой из него командующий особой зоной!
«Мама, а я один раз тебя видел с этого берега… Ты приходила к соляным разработкам, помнишь? А потом ты набрала соли в корзины и понесла на коромысле…»
Он поставил чашку с рисовым самогоном, затем снял с мизинца кольцо и бросил на дно. Оно слабо звякнуло о фарфор. Блеск золота и винные пары затуманили ему голову. В этом сочетании золота и вина было что-то почти мистическое, он прищурился и проговорил:
— Только вьетконговка может отказаться от такого дара! Бери! Не одна девчонка зарилась на это кольцо. Даже жена господина майора, начальника унтер-офицерского училища…
На миг ему показалось, что взгляд молодухи Кам потеплел. В глубине ее глаз вспыхнули таинственные зеленоватые огоньки, появилось выражение смиренной добродетели — такое ему обычно приходилось видеть во время исповеди у людей, на которых снизошло божественное откровение и которые постигли силу любви к ближнему. И тут он подумал: она нуждается в утешении!
— Мы, солдаты, народ хоть и неотесанный, но зато честный, — пачал он. — Из-за этого кольца мне несколько раз чуть не откусили палец. Жена господина майора, между прочим, говорила, что у меня красивые руки, а сама все поглядывала на кольцо.
Он вдруг вспомнил, как содрал это кольцо с пальца одной дамочки в гостинице города Нячанг в один из вечеров, отданных любовным утехам. У нее была такая тонкая, нежная шея… Он поспешил отбросить назойливые воспоминания и продолжал как ни в чем не бывало:
— Но я сказал ей: нет, не выйдет. Это кольцо освятил преподобный отец. Я берегу его для своей будущей жены. Возьми-ка примерь!
На противоположном берегу не умолкал громкоговоритель:
«А послезавтра нас опять повезут кататься на лодках! Мама, я буду в третьей лодке! Ты не забудь, взгляни на меня хоть разок. Я буду сидеть позади рулевого! Вчера меня угощали вкусной рыбой. Правда, карпы сейчас еще не ловятся…»
Он поднялся. Он и сам не мог понять, что за чувства охватили его. Пошатываясь, он двинулся к молодухе Кам. Их взгляды встретились. Да, она улыбается, это точно. И не кому-нибудь, а ему. Да, да, она улыбается ему, потому что, кроме него, здесь некому улыбаться. Не старухе же, которая лежит на кровати в углу и стонет так, словно вот-вот отправится на тот свет. До его слуха донесся шорох: где-то возятся мыши. А рядом эта река, эта демаркационная линия, она словно распласталась на спине и уставилась в звездное небо, требуя отмщения. В чем, собственно, заключается счастье? Сомнительно, чтобы человек мог обрести его здесь, среди этих заграждений и колючей проволоки, которой густо оплели весь берег!
«В это время года карпы еще не ловятся… Но я все же попробовал карпа…»
Бог ты мой, как сверкнули у нее глаза! А губы искривились, словно она силилась сдержать рыдания.
Он подсел к ней, придвинулся совсем близко:
— Этот маленький паршивец, который орет там, на том берегу, у вьетконговцев… твой?
Молодуха Кам резко отстранилась от него:
— Всей округе известно, что у меня нет детей!
— Ты вот-вот заревешь, с чего бы это?
— Откуда ты это взял? И не собираюсь.
Он снова потянулся к ней, но она и на этот раз оттолкнула его. Ее взгляд скрылся за частоколом ресниц, колючих, будто острые штыки.
Молодуха Кам вывернула фитиль в керосиновой лампе. Теперь, когда полумрак рассеялся, лицо ее приобрело четкие, ясные очертания. Совершенно протрезвев, он нервно провел рукой по щеке, облизнул пересохшие губы:
— Твой сосед-чернорубашечник следит за всем, что делается в поселке. А солдаты караулят вокруг. Случись даже пожар в твоем доме, никакой дьявол сюда не посмеет заявиться.