Запах (сборник)
Шрифт:
У плиты стоит мама – что-то помешивает, сыплет, пробует. Возле праздничного стола ее терпеливо дожидается стул. На втором сидит сама девочка. Третий не занят.
– Где папа? – повторяет она вопрос.
Мама ненадолго застывает – словно кукла; потом, не оборачиваясь, произносит:
– Скоро придет.
– Ты все время так говоришь.
– Потерпи.
– Не хочу! – Девочка колотит пятками по ножкам стула. – Не хочу терпеть! Где папа? Где папа?
– А ну-ка перестань!
Мама швыряет на пол большую ложку, испачканную кремом. Девочка в испуге чуть не падает вместе со стулом. Почему-то ей страшно смотреть, как на линолеуме, который еще секунду назад
Мама подбегает к ней, крепко обнимает.
– Прости, милая. Я не хотела. Просто нервничаю немного. Придет папа, придет. А мы можем начать и без него. Давай прямо сейчас, а?
И они начинают. Сидят друг напротив друга, едят фрукты, вычерпывают ложкой – другой, чистой – шоколадный крем из кастрюльки. Хотя у мамы все лицо перемазано коричневым, она совсем не стесняется – наоборот, пытается корчить рожи, но получается у нее не смешно, а просто некрасиво. Вот папа… он…
Потом мама поет ей песенку, дарит подарок – мультики про котят, и они вместе смотрят телевизор. Розовые и желтые, ненастоящие котята прыгают по экрану, дерутся, убегают от собак. Мама смеется, не сводя с экрана блестящих грустных глаз. А девочка все чаще и чаще оглядывается через плечо, но входная дверь по-прежнему неподвижна и черна.
Мама укладывает ее в кровать, целует, желает спокойной ночи. Несколько минут проходит в тишине, потом из соседней комнаты слышатся всхлипывания. Внутри девочки клокочет и булькает что-то темно-красное, густое, но пока она не дает этому вырваться наружу. Не надо, чтобы мама плакала еще больше. Пусть лучше она уснет сначала. Вот тогда…
Дома из серого кирпича купаются в свете луны, и все вокруг дышит мертвенным покоем – темные окна, скелеты деревьев, небо с редкими крапинками звезд. Жутко стоять наедине с этим небом. От холодного воздуха у девочки покалывает в горле, голые пятки совсем оледенели. Ее очень тянет обратно, в комнату, но губы все-таки разлепляются и шепчут:
– Папа, ты где?
С высоты никто не отвечает, только угрюмо мерцают звезды.
– Но ты же обещал!
Даже шелеста опавших листьев и того не слышится.
– Папа!
Над домом напротив возникла яркая точка. Звезда? Нет, звезды лишь хмурятся и молчат, а точка сперва гудит тихонько, потом гудение переходит в гул, в рокот, в клекот, и небесное безмолвие раскалывается напополам. Над крышами парит огненная птица.
– Папа! Папа!
Как же высоко она летит – и все равно девочка чувствует, как идущий от нее жар разливается по телу, растапливает лед в ступнях. Ближе и ближе, мимо смеющейся луны, над домом тети Наташи… а потом зачем-то вбок, не снижаясь, с каждым мгновением удаляясь от балкона, на котором стоит в одной пижаме четырехлетняя девочка с растрепанными волосами.
– Нет! Ты же обещал!
Птица несется прочь, такая же равнодушная, как и звезды. И взгляд, полный ужаса и тоски, не может ее удержать.
Тогда багровое, густое снова вскипает в душе девочки, пенится с яростью, уничтожает все переборки – и вырывается наружу визгливым криком:
– Нет!!! Вернись!!! Я ПРИКАЗЫВАЮ!!!
Моргнув напоследок, точка растворяется в темноте. Какое-то время еще доносится гудение, потом стихает и оно. Но пальцы, крепко сжавшие перила, девочка расцепляет не сразу – все ждет и ждет, пока лед не начинает ползти вверх по ногам, и стоять одной на балконе становится невыносимо. Утирая кулачком слезы, она шлепает к двери и берется за ручку.
Мягко касается барабанных перепонок знакомый звук. Девочка непроизвольно оборачивается – и глаза ее вспыхивают. Ликуя,
Папа обманул ее: птица жглась.
…причинам направил самолет на жилой квартал. Среди жертв трагедии есть дети.
Весна 2008 – январь 2009
На дальних рубежах
Мы стоим на дальних рубежах. В окне тяжело переваливается холодное солнце, и мое сердце сжимается мерзлым комочком мяса. Его горячая реальность осталась в прошлом – там, за юго-восточным хребтом.
Горы, горы кругом, глухие камни и сутулые деревья. Когда-то сюда пришли люди, отвоевали у гор кусок костистой земли и возвели замок. Чехарда поколений продолжалась, пока мрак и стужа не превратили борьбу за выживание из труда тяжелого в труд бессмысленный. Кровь в жилах старых владельцев загнила, взорвались потоками убийств нарывы на фамильном древе, и замок опустел. Новые обитатели – волки, совы, мыши – слишком привыкли к одиночеству, чтобы внести хоть какую-то жизнь в осиротелые стены. Они приходили как гости. Приходили как воры. Сбившись кучками, слушали, как шатается по коридорам их давний знакомый – ветер. В подземельях он пристрастился к зловонным испарениям, они разлагали его душу, и теперь за чахоточный поцелуй ветра можно было поплатиться жизнью. Звери ушли, чтобы дождаться его в горах. Но он не вернулся.
Он бродил в высоких проходах, колыхал ржавые цепи, искал что-то под плитами, давно забывшими человеческую поступь. Он медленно сходил с ума.
Три месяца назад, серым ноябрьским днем, я отворил двери, и ветер набросился на меня, едва не сбив с ног. Вгляделся на одно мгновение. Исчез. Джейд за спиной охнул.
– Ты видел это?
– Да.
– Что это могло быть?
– Ветер.
Лицо Джейда сразу поскучнело. Может быть, он ждал, что я расскажу ему какую-нибудь легенду. Он был еще молод, и матушкины сказки еще будоражили его разум. Плохо. В сказках – одна правда, но приукрашенная. В сказках добро всегда побеждает.
– Не стой, разинув рот.
Коридор за дверьми раскрыл свои бледные ладони, и мы вошли. Я достал из мешка небольшой факел и запалил его. Матовые камни отказывались отражать свет. Замок давно замкнулся в себе. До нас ему не было дела.
Мы следовали проходом, отделенные от тьмы только шариком огня.
Коридор привел в просторную залу. Она была совершенно пуста. Минули дни, когда лилась здесь горячая кровь. Плиты пола поглощали наши шаги, будто здесь само понятие звука стало немыслимо, будто мы были всего лишь картонными марионетками, плетущимися по пыльной сцене. Стрельчатые своды вообще казались чьим-то горячечным вымыслом.