Запах соли, крики птиц

Лэкберг Камилла

Но как раз в тот миг, когда Патрик был готов с раздражением отбросить бумаги, между синапсами у него в мозгу кое-что мелькнуло. Он наклонился, чтобы повнимательнее рассмотреть зажатую в руке фотографию, и постепенно стало возникать ощущение триумфа. Возможно, он все-таки не ошибается. Похоже, самые темные уголки его памяти все время хранили нечто конкретное.

В один прыжок он оказался у двери. Теперь — скорее в архив.

Она безразлично пропускала движущиеся по ленте товары, считывая с них штрих-коды. Слезы скапливались под веками, но Барби упрямо моргала и не давала им вырваться наружу. Ей не хотелось позориться и плакать, сидя за кассой.

Утренний разговор

всколыхнул так много чувств. Так много грязи, долгое время лежавшей глубоко на дне, сейчас поднялось на поверхность. Барби посмотрела на сидевшую за кассой перед ней Йонну — в каком-то смысле она ей завидовала. Пожалуй, не ее депрессивному состоянию и бесконечному резанию: сама Барби никогда не смогла бы таким образом вонзить в свою плоть нож. Она завидовала явному безразличию Йонны к тому, что говорят и думают окружающие. Для Барби же то, как она выглядит и какой предстает в глазах остальных, играло исключительно важную роль. Правда, так было не всегда. Об этом свидетельствовали школьные фотографии, которые раскопала проклятая вечерняя газета. На них она маленькая, худенькая, с огромной зубной пластиной, с почти незаметной грудью и темными волосами. Когда эти снимки появились в газете, Барби пришла в отчаяние, однако не по той причине, которая лежала на поверхности. Ее не слишком волновало раскрытие «тайны», что у нее фальшивые сиськи и ненатуральный цвет волос. Уж не такая она тупая. Просто ей было больно смотреть на то, чего больше нет, — на радостную улыбку, излучавшую уверенность и оптимизм. В былое время ей нравилось быть самой собой — уверенной и довольной собственной жизнью. Но в тот день все изменилось. В день, когда умер отец.

Они с отцом так хорошо жили. Ее мать умерла от рака, когда она была совсем маленькой, но отцу тем не менее каким-то образом удалось создать у дочери ощущение полноценности, и она никогда не чувствовала, будто ей чего-то не хватает. Барби знала, что в доме какое-то время царила неразбериха — когда она была в грудном возрасте, а мать только что умерла, и произошло то ужасное событие. Ей об этом подробно рассказывали, но отец заплатил по счетам, извлек урок, начал новую жизнь и нежно заботился о дочке. Вплоть до того дня в октябре.

Произошедшее казалось нереальным. В один миг вся ее жизнь рухнула, и она лишилась всего. Родителей больше не было, родственников тоже, поэтому ее выбросило в мир приемных семей и временных жизненных обстоятельств, научило вещам, которых она предпочла бы не знать. Одновременно пропало и прежнее ощущение надежного тыла. Друзья никак не понимали, что произошедшее изменило ее изнутри. Тот день что-то в ней надломил и навсегда сделал другой. Какое-то время они пытались с ней общаться, но потом бросили на произвол судьбы.

Тогда-то и началась погоня за признанием старших парней и крутых девчонок. Обыденная внешность и мальчишеское поведение больше не годились. Имя Лиллемур тоже не подходило. Она начала с того, что было ей по силам и средствам: выкрасилась в блондинку в ванной комнате у одного из череды старших приятелей, прошедших через ее жизнь, всю старую одежду заменила на новую — покороче, посексуальнее, поскольку поняла, что сможет вытащить ее из нищеты — секс. Он мог купить ей внимание и вещи, дать возможность выделиться из толпы. У одного приятеля было хорошо с деньгами — он и оплатил грудь. Ей бы хотелось иметь формы чуть поменьше, но, поскольку платил он, последнее слово осталось за ним. Он хотел размер Е, так и сделали. Когда внешнее преображение свершилось, оставался лишь вопрос упаковки. Приятель, профинансировавший грудь, называл ее своей куколкой Барби, тем самым решив вопрос имени. Дальше требовалось лишь определить, где ей лучше раскручивать свой новый имидж. Начало положили несколько мелких подработок в модельном бизнесе — в полуобнаженном или обнаженном виде. Но крупный успех ждал ее в «Большом Брате» — она стала звездой сериала. Ее совершенно не волновало то, что весь шведский народ получил возможность прямо из своих гостиных наблюдать за ее сексуальной жизнью. Кого это могло огорчить? У нее не было семьи, которая возмущалась бы тем, что она их позорит. Она была одна в целом мире.

Чаще всего ей удавалось не думать о жизни, предшествовавшей рождению Барби. Она загнала Лиллемур в самую глубь сознания, и той уже почти больше не существовало. Так же она поступила и с воспоминаниями об отце — ей пришлось запретить себе думать о нем. Чтобы выжить, требовалось исключить из новой жизни звук его смеха или ощущение прикосновения его руки к ее щеке. Это причиняло боль. Но утренний разговор с психологом задел струны, которые продолжали упорно вибрировать в ее груди. Правда, похоже, не только у нее одной. После того как они один за другим побывали в маленькой комнатке за сценой и посидели напротив него, атмосфера стала гнетущей. Иногда ей казалось, что весь негатив был обращен лично на нее, и порой даже возникало чувство, будто кто-то из участников бросает на нее недобрые взгляды. Но каждый раз, когда она оборачивалась, чтобы посмотреть, откуда исходит это ощущение, мгновение оказывалось упущенным.

Вместе с тем ее не оставляло какое-то внутреннее беспокойство. Словно Лиллемур пыталась привлечь к чему-то ее внимание. Но Барби загоняла это чувство обратно. Некоторые вещи она не могла себе позволить выпустить наружу.

Перед ней по движущейся ленте продолжали ползти товары. И конца им видно не было.

Поиски в архиве, как всегда, оказались скучной и трудоемкой работой. Ничего не лежало на отведенных местах. Патрик сидел на полу, скрестив ноги, посреди множества ящиков. Он знал, какого типа документы разыскивает, и явно по наивности полагал, что они окажутся в ящике с надписью «Учебные материалы». Но не тут-то было.

На лестнице послышались шаги, и он поднял взгляд. Появился Мартин.

— Привет, Анника сказала, что видела, как ты спускался сюда. Чем ты занимаешься? — Мартин с изумлением разглядывал стоявшие вокруг Патрика ящики.

— Ищу записи с конференции в Хальмстаде, на которую ездил пару лет назад. Всегда ведь думаешь, что в устройстве архива должна присутствовать логика. Ан нет, какой-то идиот все переставил, и теперь ничего не найти. — Он бросил в ящик еще одну кипу бумаг, которые тоже хранились не на месте.

— Анника давно ругает нас за то, что мы не раскладываем тут бумаги по порядку. Она уверяет, что расставляет все по местам, а потом у документов словно вырастают ноги.

— Да, не понимаю, почему люди просто не в силах класть вещи туда, откуда их взяли. Я знаю, что положил записи в папку, которую заархивировал в этом ящике, — он указал на ящик с надписью «Учебные материалы», — но теперь их совершенно точно здесь нет. Возникает вопрос, в каком из этих дурацких ящиков они находятся. «Исчезнувшие люди», «Законченные расследования», «Незаконченные расследования», и так далее, и так далее… Можешь гадать с таким же успехом, как и я. — Он обвел рукой маленькое подвальное помещение, от пола до потолка заполненное ящиками.

— Меня больше всего восхищает то, что ты архивируешь свои записи с конференций. Мои по-прежнему валяются у меня в кабинете в живописном беспорядке.

— Теперь я понимаю, что мне следовало поступать так же. Но я по наивности полагал, что они могут принести пользу кому-нибудь из коллег…

Патрик вздохнул, схватил еще кипу документов и начал их перелистывать. Мартин уселся на полу рядом с ним и тоже взялся за один из ящиков.

— Я тебе помогу, тогда дело пойдет побыстрее. Что мне искать? Что это была за конференция? И зачем тебе понадобились те записи?