Запахи
Шрифт:
– На самом деле не важно, где Вы, важно то, что я Вам рассказываю, и что Вы вынесете из этого разговора, но сожалению, пока Вы не понимаете о чем я говорю.
Черный человек встал. До того скрытые сиденье и спинка кресла предстали передо мной знакомой продавленной поверхностью. Эмиссар вышел на кухню. Послышался звук зажигаемой газовой конфорки.
– Кофе будете, Павел Петрович?
– Не откажусь, - я тоже встал и прошел на кухню.
Чуть кисловато запахло газом и кофе. Хотя ночь уже давно плющила о стекло окна свою морду, лампу мы не включили. Света синего шипящего пламени хватало, чтобы разглядеть незатейливую обстановку кухни, состоящую из пары навесных и таких же напольных шкафчиков, укрытых одной столешницей, небольшого холодильника, мойки, стола и трех табуретов. На крыле мойки лежала одинокая сковородка, кастрюлька, да пара кружек. Я посмотрел на Эмиссара, помешивающего ложечкой кофе в турке, и подумал, как же он будет его пить. Его гладкое лицо-маска снизу равномерно освещалась гудящим газовым
– Кто я по Вашему, Павел Петрович?
– сев на табурет и взяв кружку с дымящимся кофе, спросил Эмиссар.
– Вы Дьявол, - с ненавистью прокричал я.
Он взял мою руку и вылил на нее дымящийся кофе. Я мог ожидать всего чего угодно, но только не того, что боль мгновенно уйдет, а за секунду до того изуродованная обожженная рука, вдруг станет прежней, как будто ничего и не было.
– Так кто я?
– повторил он вопрос, протягивая вторую кружку кофе мне.
– Пейте, - он кивнул на кружку.
У меня не осталось даже воспоминаний о пережитой только что боли, поэтому я взял предложенную кружку и, отпивая по маленьким глоточкам горячий кофе, стал обдумывать ответ.
– Теперь не знаю,- задумчиво сказал я.- Скорее всего, все равно дьявол.
– Поставлю вопрос по-другому: что я сделал?
– Сначала зло, затем добро. Но можно было обойтись и без зла, тогда и добро такое не потребовалось бы делать, поскольку в данном случае одно - следствие другого.
– Правильно, - покивал он, как бы подтверждая свои мысли, - Вы опять совершаете свою ошибку. Человечество всю сознательную историю живет в этой дуалистической модели и не может выйти из нее. По этой логике добро и зло уравновешивают друг друга, и между ними постоянно идет борьба, но это не так. Я уже говорил Вам, Павел Петрович, что это абстрактные категории, которых на самом деле нет. Я просто совершил нерациональное действие, перейдя границы личного пространства, причинил Вам боль, а затем совершил рациональный поступок, восстановив статус-кво. Конечно, простой человек не может вернуть все назад, но для этого он как раз и должен помнить о своей ответственности и возможностях, когда собирается совершить тот или иной поступок, предпринять то или иное действие, ведь нерациональный поступок отдаляет его от счастья. Человечеству стоит только захотеть мыслить рационально и начать стремиться к счастью, к по-своему индивидуально чувствуемому счастью, и он обретет смысл жизни. У всех счастье разное, и в этом гарантия того, что каждый сможет его достичь. Счастье не может быть общим, оно сугубо индивидуально.
– А как же душа, любовь, это разве может быть рациональным?
– Душа формулирует представление о счастье, а любовь инструмент для его достижения. Он, - Эмиссар поднял свой указательный палец вверх, - наделил вас всем необходимым. Теперь человечество повзрослело и не нуждается в десяти заповедях, которые уберегали людей от самоуничтожения. Теперь вам надлежит следовать только одной: "ищите и обрящите", но не забывайте одного важного обстоятельства - счастье в вас.
Я проснулся в кресле в своей квартире на третьем этаже с окнами во двор-колодец. В наступивших сумерках предметы потеряли резкость и, немного округлившись, мимикрировали под общую серость. Запах кофе и сирени, перемешиваемый легким весенним ветерком, витал в воздухе. Подойдя к открытому окну, я выглянул наружу. Ни одно соседское окно не светилось. Внизу, утопая в темноте небольшого прямоугольника, кое-как втиснутые в ряд, покоились три машины. Та, что посередине, алела тусклыми габаритными огнями и тарахтела старым изношенным мотором, исторгая из себя, похоже, немыслимые объемы дыма. Вся высота шестиэтажного, непродуваемого столба воздуха была наполнена ядовитыми газами без единого вкрапления запаха зелени, тем более цветов. Закрывая окно, я обдумывал, что же мне сейчас все-таки приснилось. Старая рассохшаяся рама никак не хотела закрываться. Через щель начали просачиваться выхлопные газы, агрессивно вытесняя все остальные запахи и отравляя воздух. Пришлось приподнять провисшую раму и с силой захлопнуть. Зазвенели стекла, но непослушная рама встала на место, отрезав меня от шума и чада. "Вот теперь гораздо лучше, а то угореть можно насмерть от этой чертовой машины".
Не отойдя еще толком ото сна, я хотел сразу засесть за ноутбук и накидать иронично-злой рассказ об Эмиссаре, но, пройдясь по обширному залу несколько раз взад-вперед, я успокоился и решил сначала выпить чаю. В конце-концов, я хотел не спеша еще раз обдумать странный сон, который помнил до мельчайших подробностей, попытаться связать с ним непонятно откуда взявшийся запах сирени в квартире. Только я успел поставить чайник на конфорку, как в дверь позвонили. "Странно, кто бы это мог быть?" - удивился я, ведь жена и дети должны вернуться с дачи только через два дня. К нам никто не приходит без предварительного телефонного звонка, слишком далеко мы живем от друзей и родственников, чтобы просто так "заглянуть к нам на огонек". Я подошел к двери и посмотрел в глазок. Наверное, космическая "черная дыра" выглядит светлее, чем то, что я увидел. "Лампочки что ли перегорели?" - подумалось мне.
– Кто там?
– тихо спросил я.
– Я это, - ответил незнакомый мужской голос.
Голоса я не узнал, и в глазок ничего не было видно, но поддавшись на безыскусность ответа, я повернул ручку замка. Дверь тут же распахнулась, и в квартиру ввалились два парня. Несмотря на то, что их лица отчасти скрывали накинутые капюшоны грязных толстовок, я определил возраст парней где-то в двадцать пять лет. Они оба были в засаленных джинсах и кроссовках.
– Закрой дверь, дядя, - походя обратился ко мне тот, что повыше.
Такая наглость меня поразила, я потерял дар речи, кроме того, я испугался. Также послушно, как я открыл дверь, теперь я ее закрыл. Эти двое принесли с собой запах выхлопных газов, застарелого, въевшегося в одежду дыма дешевых сигарет и амбре ацетона. В совокупности все это произвело на меня действие практически полностью подавляющее волю. Второй раз за сутки я переживал сильнейший стресс, который ни разу в жизни мне еще не доводилось испытывать, тем более два раза подряд.
– Ну че, дядя, - повернувшись ко мне своим серо-желтым лицом, с острыми скулами и лихорадочно блестящими глазами, произнес тот, что повыше, - денюжки дашь взаймы? Мы будем тебе очень благодарны. Вот он, - высокий указал на второго оттопыренным мизинцем с длинным грязным ногтем, - сильно нуждается в средствах, и он, дядя, будет сильно благодарен тебе за хороший займ наличными или чем-нибудь еще ценным, что ты нам отдашь.
– Кончай трещать, пи..бол, - прервал его второй.
Этот тоже выглядел изможденным, но все еще вполне крепким и пока не до конца растратившим свои жизненные силы. Речь его была хотя и нервной, но твердой и выдавала в нем жесткого решительного человека, а сбитые кулаки и широко расставленные короткие ноги говорили о спортивном прошлом либо боксера, либо какого-то единоборца.
– Мужик, - медленным движением руки, как будто проведя рукой по волосам, он откинул назад капюшон, под которым обнаружилась почти круглая голова с прямыми сальными светло-русыми волосами, - ты нам по-тихому бабки отдай, и мы уйдем, в натуре базарю.
Он смотрел на меня глазами пустыми, как если бы смотрел на банкомат, в который вставил карточку и теперь с нетерпением ждал, когда же тот выдаст деньги. Деньги конечно у меня были, но отдавать их я совершенно не хотел. Насколько далеко они могут зайти, я не понимал, но отчего-то верил, что они не смогут надолго у меня задержаться. Чтобы как-то потянуть время и подтвердить свою догадку, я задал вопрос: "Это ваша машина стоит внизу с заведенным двигателем?" Невысокий, а именно он был у них за вожака, ответил: "Да, мы торопимся. Отдай по-хорошему все, и мы быренько слиняем, в натуре базарю. Больше повторять не буду". Он подтолкнул меня к входу в зал.
– Давай, давай, мужик, не задерживай нас, - пихая меня в спину, произнес он.
– У меня ничего нет, - вдруг ни с того ни с сего уперся я.
Я и сам не понял, почему это произнес. Возможно, смелости мне придала их спешка, которая могла помешать грабежу, а может быть странный сон, после которого все происходящее сейчас со мной не выглядело абсолютной дикостью. Их коптящий драндулет должен скоро привлечь внимание соседей, которые поднимут крик, вызовут полицию, и этим двум конченым наркоманам придется бежать. Я где-то читал, что от героиновых наркоманов пахнет ацетоном, у них происходит сбой или изменение в обмене веществ, поэтому я предположил, что эти двое сидят на героине. Естественно, я не размышлял над этим специально, просто голова у меня работала сама по себе, выдавая какие-то решения и умозаключения, не утруждая сознание в осмыслении всего, что, видимо, вихрем проносилось в мозгу. Когда вы сидите над какой-нибудь проблемой и пытаетесь ее решить путем логических умозаключений, это нормальный осознанный мыслительный процесс. А вот когда ваша голова выдает вам решения по незаданным вопросам и непоставленным задачам, как будто вытаскивая очередного туза из рукава, тогда вы задумаетесь о всей сложности человеческого мозга, если у вас конечно будет возможность пережить экстремальную ситуацию, вызвавшую всплеск умственной активности.