Запасной инстинкт
Шрифт:
Майор кивал, как китайский болванчик.
– Меня, блин, сбило, что в тот вечер у Федьки были вообще все! Все! Даже Сизов приезжал! Я нашел в банке окурок и думал, что это Полькин, а оказалось, что она сигареты Грише отдала!
– И я приезжала… – прохрипела с дивана Лера. – Он нам с Гришей видеться не разрешал. Я хотела его уговорить, поднялась в квартиру, а он… мертвый. И ты… меня застал, а я… убежала.
– Идиотка, – пробормотал Троепольский. – И еще эта записка дурацкая, в которую были ножницы завернуты! Ты что, думаешь, я совсем дурак? Не записка, а как бы алиби! Это ты мне пыталась
Тебя видел?
– Нет, – буркнул Сизов. – Я ее не видел. Но Федор… знал, что у нас… что мы… Он категорически не хотел. Он говорил – ты ей в отцы годишься! Мы даже подрались однажды, а Лера мне сказала, что видела меня возле дома, и думала, что это я его… А я даже в квартиру не входил, на площадке покурил и уехал. Я решил, что все равно ничего из наших разговоров не выйдет, и Леру я не брошу.
– Завещание он написал в пользу Леры, – мне майор сказал, – а Галя этого даже предположить не могла, – подытожил Троепольский. – Решила имитировать Лерино самоубийство. И вот что из этого вышло. И контролирует она себя не так, чтобы очень…
– Это точно, – беспечно согласился майор. – Не так, чтобы очень. Ну что? Вот и медицина подгребла.
– Гриша! – хрипло крикнула Лера.
– Троепольский, – позвала Полина.
Он взглянул на нее и вышел следом за санитарами.
Никоненко позвонил Арсению через два дня и скупо сообщил ему, что подозреваемая, то есть Галя, во всем призналась. Она всю жизнь панически боялась, что брат перекроет денежный кран. Как-то в припадке такого приступа страха она наплела Федору про его школьную любовь – Галя доподлинно знала от Федора же, который в юности делился всем с сестрой, о его детском романе. Воспользовавшись тем, что когда она, Галя, была беременной, Федор служил в армии, она сочинила историю в духе бразильских сериалов. Мол, твоя девочка, Федя, родила, погибла в автокатастрофе, а ребенка, мол, забрала я. Был, дескать, у меня могущественный покровитель, которого я разжалобила… и он помог в удочерении. Из всего этого только авария была правдой.
Романтик Федор поверил “жалостной” истории, тем более ему льстило, что у него такая взрослая дочь, такая красивая. Мать он даже спрашивать не стал, правда ли это, – она была в маразме, да и тетку лучше не беспокоить. Они же столько лет все от него скрывали. Но Галя переборщила. Убив в припадке ярости Федора в его наемной квартире, она пришла в себя и решила, что все будет хорошо, но звонок нотариуса поверг ее в отчаяние – все досталось Лерке, а как же она, Галя? План был хорош – она убьет Леру, но для всех та покончит жизнь самоубийством…
– А Толика арестовали? – спросил Арсений.
– Нет, вас дожидались! – ответил шутник-майор. – Кстати, Галю освидетельствуют врачи на предмет вменяемости.
– А чем она убила Федора?
– А молотком. – Троепольскому показалось, что майор зевнул на том конце провода. – У Грекова в углу комнаты какое-то барахло навалено было. Ну и молоток. Она схватила молоток и ударила, а потом, не будь дурой,
– Держите меня в курсе, – сказал из вежливости Троепольский. Если честно, ему совсем не хотелось знать, что будет с “этой вашей Галей”.
Заявление он подписал, не глядя. Лаптева забрала заявление таким движением, как будто он сунул ей конверт, зараженный спорами сибирской язвы, и вышла, не сказав ни слова, и это было ужасно. Он жаждал скандала и надеялся на него, а она даже дверью не хлопнула.
Он походил по кабинету. Сел перед монитором. Потыкал в пару каких-то иконок и посмотрел, что вывалится. Что-то вывалилось, но он так и не понял, что именно. Тогда он закурил и нажал кнопку на селекторе. Эта кнопка означала, что ему нужен кофе.
Примерно на половине сигареты в дверь поскреблись, и появилась Шарон Самойленко с кофейной чашкой в лапке. Ее Троепольский никак не ожидал.
– Вам чего?!
– Так кофе вот, – тараща глаза, сказала Шарон и показала на чашку. – Вы просили. Просили или нет?
– Да, черт возьми!
Кофе должна была принести Варвара, а он должен был с ней поскандалить. Собственно, только для этого он и просил.
– Так вот я и принесла.
– А почему не Лаптева?!
Шарон Самойленко посмотрела на него, и ему показалось, что с презрением. В последнее время ему то и дело чудилось, что все на него смотрят презрительно.
Раньше такого с ним не было.
– Они заняты.
Шарон из особого уважения тоже называла Варвару “они”, как и остальное начальство.
“Они” заняты и прислали вместо себя Самойленко Шарон, ибо он, Троепольский Арсений, никого другого не достоин.
– Так чего? – вопросила Шарон.
– Что – чего?!
– Будете или не будете, кофе-то?
Он почти вырвал у нее чашку, так что кофе плеснул через край и потек по белому фарфору, и приказал:
– Вон.
Шарон пожала плечами:
– Ну и пожалуйста. Я вообще уволиться могу, если вы такое хамство позволяете!
– Идите вы к дьяволу! – заорал он. – Убирайтесь! Давайте заявление, я вам тоже подпишу! Ну, что же вы?!
– Вам на свежий воздух надо, – процедила Шарон, – для поправления организма. Мы знаем, конечно, что вы подвергались на ниве убийства и теперь не в себе, но хамство позволять тоже никому не разрешается!
Троепольский открыл рот и моргнул.
– И не смотрите на меня! – еще наподдала Шарон. – Все равно я вас не боюсь! И никто не виноват, что вы кого ни попадя увольняете и самодурство развели! Сами же и виноваты!
Тут шеф как-то подозрительно покраснел, и вообще вид у него стал такой, что Шарон Самойленко быстренько подалась к двери.
– Варвара! – в эту же самую секунду завыл шеф нечеловеческим голосом. – Забери ее! Забери ее немедленно отсюда!!
– Да ничего и не надо меня забирать, – пробормотала Шарон, отступая, – я и сама могу… И заявление по всей форме, меня в венерический диспансер звали секретаршей, а у вас тут не очень-то и хотелось…
Шеф перевел дыхание, стал еще краснее – чашка у него в руке мелко тряслась, звякала ложечка – и приготовился снова заорать.