Запасной инстинкт
Шрифт:
Она теперь будет умной. С кого один раз содрали шкуру, в другой раз не дастся.
Телевизор показывал кино про питерскую мафию, чуть не до смерти прибившую какого-то журналиста, борца и творца. Полина немного посмотрела про мафию. Актеры и актерки говорили ненатуральными голосами, смотрели фальшивыми взглядами, совершали неестественные поступки – все ради того, чтобы режиссер в обнимку со сценаристом доковылял до сколько-нибудь правдоподобного финала. Когда стало ясно, что журналиста убить не удастся, Полина переключила канал.
На следующей кнопке усатые и гладковыбритые
На соседнем канале бойкий ведущий в белом пиджаке и штиблетах – стиль Рио-де-Жанейро – с пристрастием допрашивал неказистую тетку в полосатом платье. “А скажите, – говорил ведущий, – со сколькими мужчинами вы вообще ему изменяли?” – “Дак… я не помню, – отвечала тетка с тоской, – потому каждый раз по благородству души каялася, а значит, грех в зачет не идет!”
Еще через кнопку интеллектуальная молодая дама, поджимая коралловые губки и очень-очень правдиво глядя в камеру, тараторила что-то об олигархах, производствах, баррелях, унциях, тоннах и килотоннах, которые следует сложить, чтобы получить. О мировых стандартах, израильском интересе, продаже родины и еще немного о тех же унциях и баррелях, которые следует вычесть, чтобы тоже получить. В результате сложений и вычитаний вырисовывалось нечто ужасное.
В прямом эфире Татьяна Толстая и Дуня Смирнова “культурно” пытали модного певца, который со страху стрелял по сторонам глазами, как проворовавшийся счетовод, и обеих дам это страшно забавляло. Если бы сегодня не случился самый худший день в жизни Полины Светловой, она с удовольствием посмотрела бы их – почти единственных, кого в принципе можно было смотреть.
Она найдет работу – с ее квалификацией и не найти! Варвара Лаптева поможет, у нее муж – “большой миллионэр”, как говорят эмигрировавшие на Брайтон одесситы, Полина сама слышала.
Она купит собаку – хотя, по правде говоря, это очень дорогая и редкая порода, китайская хохлатая. Ну, что теперь поделаешь! Полина все равно купит хохлатую и будет везде носить ее с собой, и она будет похожа на Гуччи, и от избытка любви Полина станет звонко хлопать ее по розовой голой заднице.
И больше ни разу за всю оставшуюся жизнь она не вспомнит о Троепольском! Никогда, ни за что! И Варваре запретит рассказывать про него, и всем остальным, кто будет звонить ей, сочувствовать и предлагать помощь! Она не станет убиваться – она один раз уже пережила все это, переживет и второй, а больше не дастся. Никому.
В дверь позвонили, и, сунув на полку кружку с остывшим чаем и рассеянно соображая, кто это может быть, Полина пошла открывать.
В “глазок” она почти никогда не смотрела и даже после смерти Федьки не научилась – распахнула дверь и уперлась взглядом как раз в переносицу того, о ком она только что решила больше не вспоминать никогда.
И ничего не поняла.
– Привет.
– П-привет, – ответила она, запнувшись. Троепольский был с той стороны порога и не делал
– Я… купил тебе собаку.
Короткий писк, похожий на мышиный, дрожание кожаного носа и раскидистых ушей, розовые лапки, молотящие воздух от нетерпения, – и в руках у Полины оказался Гуччи, и облизал ей щеки, и влажно задышал в ухо, и обнял, и затрясся припадочно.
– Ты что? – спросила Полина растерянно, и похлопала голую розовую задницу, и посмотрела в мохнатую морду, и потрясла, и повертела, в общем, проделала все, что должна была проделать. Гуччи радостно улыбался и дрожал. – Ты что, украл его?!
– Не-ет, – решительно заявил Троепольский с той стороны порога, – я его купил. За десятку.
– У… кого купил?
– У хозяйки.
– Ты купил его у Инки?! За десять рублей?!
– Ну да. Я объяснил ей, что… нам он нужнее. Ей и ее матери объяснил. Нет, сначала матери, а потом мы с ней вдвоем объяснили Инке.
Слово “нам” в исполнении Троепольского было наиболее примечательным событием из всего случившегося в последнее время в жизни Полины Светловой.
– Гуччи! – вдруг вскрикнула она и поцеловала китайского хохлатого в прическу. Прическа пахла духами. – Ты мой хороший!
Троепольский смотрел на нее, и она вдруг перепугалась, что он сейчас выдаст что-нибудь ужасное, например, что это прощальный подарок, и она может не благодарить его, потому что он все равно… а на самом деле ему с ней всегда… и ни с кем ему не было так, но теперь, когда пришла пора расставаться… и вообще он прекрасно, прекрасно к ней относился… а собака пусть остается у нее…
– А они… правда отдали его насовсем?
– Да.
– Нет, я не могу его взять! Это не моя собака. – Тут Гуччи, который, казалось, понимал все на свете, театрально припал к ее груди надушенной щечкой и задрожал, будто из последних сил. Троепольский посмотрел на него, усмехнулся и перевел взгляд на ее лицо.
– Это не моя собака! Это Инкина собака!
– Теперь твоя. Я ее купил.
– Да, я знаю, за десять рублей!
Гуччи начал трагически прикрывать глаза – должно быть, в нем пропал гениальный драматический актер современности, и Полина перехватила его и прижала покрепче.
– Посмотри на меня, – велел Троепольский из-за порога.
О нет, она не станет на него смотреть! Она слишком хорошо знает, что из этого может выйти. Нет. Не станет.
– Полька.
– Нет.
– Да. Сейчас же.
Рукой, свободной от Гуччи, она заправила за ухо длинные темные волосы, и Троепольский вдруг словно заново узнал ее в этом жесте, выражавшем смятение и панику. В глаза ему она по-прежнему не смотрела.
– Полька.
– Я хочу, чтобы ты ушел.
– Ты не хочешь, чтобы я ушел. Посмотри на меня.
Гуччи прерывисто и протяжно вздохнул, прижался к ней теснее, и тогда Полина, вдруг решившись, посмотрела Троепольскому в глаза.
Как-то так получилось, что ей моментально все стало ясно – с самого начала до самого конца, на много лет вперед и назад, словно она заглянула в хрустальный спиритический шар.