Запасной инстинкт
Шрифт:
– Ложка упадет у вас, – хладнокровно заявила Шарон. – Тогда вам чистую подавай, этой-то побрезгуете! Если бы вы выявляли значение на почве роста вашего сознания, никто бы вам и слова не сказал, а вы кого ни попадя увольняете, а потом еще орете!
– Варвара!!!
– Надо отчет себе отдавать по линии доверия к людям!
– Варвара!!!
– Что здесь происходит?!
– Варвара, забери ее, я не могу больше, я ее убью сейчас!
– А это никому не позволено, – напоследок выдала Шарон, которую Варвара теснила в коридор и одновременно прикрывала собой от взбесившегося
– Варвара, забери ее к черту!
– Шерри, иди к себе, я сейчас приду, и мы поговорим!
– Какая еще Шерри?!! Господи ты боже мой!
– Шерри, иди уже.
– А заявление, пожалуйста, хоть сию минуту, Арсений Михайлович! А вам такую турбуленцию выделывать все равно не позволено!
– Шерри, пожалуйста!..
– Убирайтесь, отсюда!
– Варь, почему вы все тут орете?!
– А шеф чего? Или его нету, что ли?!
– Все вон отсюда, сейчас же!
– Троепольский, ты чего?!
– Вон сейчас же!!
– Ребята, он орет почему-то!..
– Гриш, спроси у него, что случилось-то?!
– Да ясно, что случилось, Светлова ушла, вот и орет…
Варвара вытолкала любопытных, коих собралось уже порядочно, прикрыла дверь в кабинет, которая почти всегда стояла нараспашку, повернулась к нему лицом и спросила холодно:
– Ну? И что ты тут устроил?
– Я?! – поразился Троепольский. – Я устроил?!
– Ну кто же?
– Да это ваша дура Шерри!..
Но Варвару трудно было провести на мякине.
Вернее – невозможно.
– Да ладно, – перебила она его без всякого уважения, – как будто Шарон может устроить тебе скандал! Ну? В чем дело?
Кофе из чашки весь пролился на ковер. Троепольский швырнул чашку. Она упала с глухим стуком. Варвара посмотрела на нее и усмехнулась:
– Ну, что ты бесишься?
– Ты что? – процедил он сквозь зубы. – Не могла сама прийти? Тебе обязательно надо было, чтобы я… с этой дурой… Ты же сама все устроила! Зачем?!
– Затем, что я не хочу в этом участвовать, – отрезала Варвара Лаптева, подошла и взялась руками за спинку кресла. На правой ее руке хищно полыхнул бриллиант небывалых размеров – подарок любящего мужа на рождение сына. Он, Троепольский, никогда не стал бы делать ничего такого показательно-нарочито-мещанского – дарить бриллиантовый булыжник, или машину, или медведя размером с гардероб и непременно в лентах и кружевцах.
Зато, возможно, он… он сказал бы, что любит ее. Так любит, что страшно ему делается, потому что ни с кем и никогда он не был готов себя делить, а теперь придется. И не только это – все придется переделать, потому что жизнь вдвоем, или даже втроем, как теперь у Варвары и Ивана, поразительным образом отличается от жизни одного человека, как кино про любовь отличается от самой любви, как фотография отличается от человеческого лица, как стихи отличаются от того, что на самом деле происходит в душе и в голове.
Белый полыхающий свет от Варвариного бриллианта ударил ему в мозг и в висок, и сразу тяжело и длинно заболело внутри головы.
Он взялся за висок и отдернул руку – он ненавидел жесты, как в мелодраме.
Варвара смотрела на него без всякого сочувствия.
– Ты струсил и хочешь все свалить почему-то на Шерри, – сказала она насмешливо. – Шерри тут ни при чем, точно тебе говорю.
– Я не трусил.
– Троепольский, – серьезно произнесла его секретарша, – если бы я тебя, козла, не любила, как родного, я бы слова тебе не сказала. Я все понимаю – частная жизнь, тайна исповеди, в конторе мы только работаем, а живем за стенами, нам необязательно любить друг друга, чтобы хорошо работать вместе!.. Ты молодец, ты правильно придумал все эти постулаты.
– И что?
– А то, что мне наплевать на них.
Варвара Лаптева разжала руки, стала ходить взад-вперед, смешно протискиваясь за спинкой низкого дивана, который условно делил комнату на две зоны – гостевую и рабочую, в соответствии с представлениями об “отдыхе и работе” модного и образованного дизайнера по интерьерам. Кофейная чашка попалась ей под ноги, и она, вместо того, чтобы поднять ее, решительно отшвырнула ногой. Арсений проследил за чашкой – как она снова глухо стукнула о ковер, закатилась под диван и там замерла, смутно белея.
– Зачем ты уволил Полину?
– Она написала заявление.
– Еще раньше она чуть было не написала явку с повинной, а все потому, что ты думал, что это сделала она!..
– Да ничего я не думал!
– Он не думал! Конечно, ты думал!
– Да не думал я!
– Иди ты на фиг!.. – закричала Варвара. – Ты все время почему-то думал о том, что виновата она!
– Ну и что?!
– Ну и то! Никто из наших тебе этого не простит, особенно после того, как ты ее уволил!
– Я не нуждаюсь ни в чьем прощении, черт побери, потому что я ни в чем не виноват!
– Ты виноват, – отчеканила Варвара, – и сам это знаешь. Оттого и бесишься.
Это была чистая правда, и он взбесился еще сильнее.
– Я только прошу оградить меня от этой идиотки Шарон, – ледяным тоном выговорил он, и очки блеснули невыносимым высокомерием. – Больше ее ко мне не присылай. Уволю к свиньям собачьим. Или ее я тоже не имею права уволить? По морально-этическим соображениям?
– Пошел к черту.
Так всегда говорила Полина Светлова, когда ни в чем не могла его убедить, когда он насмерть стоял на своем, когда они ссорились, когда ему было не до нее, и еще в десяти миллионах разных случаев, которые им пришлось пережить вместе.
Чего только они не пережили вместе…
Варвара молчала, и Троепольский молчал, и в комнате без окон невозможно было определить, сколько времени за стенами конторы – ночь, день?
Троепольский во время молчания изучал вывешенную на стене грамоту. Грамотой награждался некий участник олимпиады по художественной самодеятельности Ленутильпромсоюза. Троепольский любил всякие такие штуки.
– Ну вот, – нарушила тишину Варвара и длинно вздохнула. – Я пойду.
– Иди.
У двери она остановилась, взявшись за ручку, и оглянулась. Бриллиант – символ великой мужниной любви и благодарности – полыхал на пальце.