Запасной
Шрифт:
Даже если бы я согласился с тем, что па и Вилли и их помощники никогда не делали ничего явного против меня или моей жены — их молчание было неоспоримым фактом. И эта тишина была проклятой. И она продолжалась. Душераздирающая.
Па сказал: Ты должен понять, дорогой мальчик, Институт [24] не может говорить СМИ, что им писать или говорить!
У меня опять случился приступ смеха. Па тут вещает мне, что не может просто сказать камердинеру, что ему делать!
24
Видимо, имеется в виду монархия.
Вилли
Опра Уинфри
Месяцем ранее мы с Мег дали интервью Опре Уинфри. (За несколько дней до этого в эфире в газетах стали появляться истории про "хулиганку Мег" — какое совпадение!) С тех пор, как мы покинули Британию, нападки на нас росли в геометрической прогрессии. Мы должны были что— то сделать, чтобы это прекратилось. Молчание не помогало. Оно только ухудшало ситуацию. Мы чувствовали, что у нас нет выбора.
25
Опра Уинфри (при рождении Орпа Гэйл Уинфри) — американская телеведущая, актриса, продюсер, общественный деятель, ведущая ток-шоу «Шоу Опры Уинфри» (1986–2011). Прославилась своими интервью со знаменитостями.
Несколько близких друзей и любимых людей в моей жизни, включая одного из сыновей Хью и Эмили, Эмили и даже Тигги, упрекали меня за интервью Опре. Как вы могли раскрыть такие подробности? О вашей семье? Я сказал им, что не совсем понимаю, чем общение с Опрой отличается от того, что делали моя семья и их сотрудники десятилетиями, подбрасывая прессе сальные, вымышленные истории. А что насчёт бесконечных книг, которые были изданы при их сотрудничестве, начиная с крипто-автобиографии па 1994 года от Джонатана Димблби? Или сотрудничество Камиллы с редактором Джорди Грейгом? Разница только в том, что мы с Мег были откровенны. Мы выбрали собеседника, который был безупречен, а мы ни разу не прятались за фразами типа "источники во Дворце", мы показывали всем, что говорим открыто.
Я смотрел на готические руины. В чём смысл? Я задумался. Па и Вилли не слушали меня, а я не слышал их. Они были не в состоянии объяснить свои действия или бездействие, и так было всегда, потому что не было объяснения. Я начал прощаться, удачи, берегите себя, но Вилли вдруг разозлился и закричал, что если всё так плохо, как я говорил, то я сам виноват, что никогда не просил о помощи.
Ты никогда не приходил к нам! Ты никогда не приходил ко мне!
С детства это была позиция Вилли на всё. Я должен прийти к нему. Демонстративно, прямо, официально согнуть колено. В противном случае никакой помощи от Наследника.
Если на нас нападёт медведь и он это заметит, он тоже будет ждать, пока я попрошу о помощи?
Я упомянул Сандрингемское соглашение. Я просил его о помощи, когда соглашение было нарушено, разорвано, когда нас лишили всего, но он не пошевелил и пальцем.
Это всё бабушка! Поговори с бабушкой!
Я взмахнул рукой, мне было противно, но он бросился, схватил меня за рубашку. Послушай меня, Гарольд.
Я высвободился, отказалась смотреть ему в глаза. Он заставил меня посмотреть себе в глаза.
Послушай меня, Гарольд! Я люблю тебя, Гарольд! Я хочу, чтобы ты был счастлив.
Слова вылетели из моих уст: Я тоже тебя люблю... но твоё упрямство... оно какое-то странное!
А твоё — нет?
Я снова высвободился.
Он схватил меня снова, повернул к себе лицом.
Гарольд, послушай меня! Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, Гарольд. Я… Клянусь.... клянусь жизнью мамы.
Он остановился. Я тоже. Па остановился.
Он перешёл черту.
Он использовал тайный код, универсальный пароль. С самого детства эти три слова должны были использоваться только во времена крайнего кризиса. Жизнью мамы. В течение почти 25 лет мы оставляли эту душераздирающую клятву на время, когда один из нас должен был быть услышан, чтобы ему быстро поверили. На время, когда ничто другое не поможет.
Я остановился, как и должен был. Не потому, что он воспользовался этой клятвой, а потому, что это не помогло. Я просто не верил ему, не доверял ему. И наоборот. Он тоже видел это. Он видел, что между нами так много боли и взаимного недоверия, что даже эти священные слова не нам не помогут.
Насколько мы потеряны, подумал я. Как далеко мы зашли? Какой ущерб был нанесён нашей любви, нашей связи и почему? И всё из-за того, что ужасная толпа отморозков и старушек, заурядных преступников и клинических садистов с Флит-стрит, чувствующих необходимость получить удовольствие, прибыль и решить свои личные проблемы, мучит одну очень большую, очень древнюю, очень неблагополучную семью.
Вилли не был готов смириться с поражением. Мне было плохо и больно после всего, что случилось и… и... Клянусь жизнью мамы, что я просто желаю тебе счастья.
Мой голос сломался, как я ему мягко сказал: Знаешь, я тебе не особо верю.
Мой разум внезапно наполнился воспоминаниями о наших отношениях. Но одно из них встало передо мной, будто случилось вчера. Мы с Вилли много лет назад в Испании. Красивая долина, сверкающий воздух с необычайно чистым средиземноморским светом, мы вдвоём, стоим на коленях за зелёной холщовой стеной, когда звучат первые охотничьи рога. Опускаем плоские кепки, когда первые куропатки летят на нас, бах бах бах, несколько падают, передаём наши ружья заряжающим, которые вручают нам новые, бах бах бах, ещё несколько падают, передаём опять ружья, наши рубашки темнеют от пота, земля заполняется птицами, которыми близлежащие деревни кормились бы неделями, бах, последний выстрел, ни один из нас не мог промахнуться, затем мы встали, промокшие, голодные, счастливые, потому что мы молоды и вместе, и это было наше место, наше единственное истинное пространство, вдали от Них и близко к Природе. Это был такой трансцендентный момент, что мы повернулись и сделали то, что делали очень редко — обнялись. Действительно обнялись.
Теперь я увидел, что даже наши лучшие моменты и мои лучшие воспоминания как-то связаны со смертью. Наши жизни были построены на смерти, наши светлейшие дни были ею омрачены. Оглядываясь назад, я не видел точек во времени, а сплошные танцы со смертью. Я видел, как мы погрязли в этом. Мы крестились и короновались, заканчивали учебные заведения и женились, теряли сознание и проходили мимо костей наших возлюбленных. Виндзорский замок сам по себе был гробницей, стенами, наполненными предками. Лондонский Тауэр держится на крови животных, которую строители добавляли тысячу лет назад в раствор для кирпичей. Чужаки называли нас культом, но, возможно, мы были культом смерти, а разве это не более порочно? Даже после похорон дедушки не пресытились ли мы этим? Зачем мы тут рыскаем на краю этой «неоткрытой страны, откуда ни один путешественник не возвращается»?