Запечатанное письмо

Донохью Эмма

Гарри едва удерживает стон. У Боувила получается портрет какого-то близорукого Дон Кихота, слабоумного рыцаря! Неужели в его деле не обойтись без того, чтобы превратить его в полностью безвольное и бесполое существо?

— Погруженный в служебные обязанности, не желая подозревать что-либо дурное в поведении матери своих детей, — продолжал Боувил, — истец все же делился своими тревогами с другими, большей частью с Уотсонами, но также — что естественно — с овдовевшим отцом своей жены мистером Кристофером Уэббом Смитом. Если позволите, я зачитаю несколько важных строк из письма, которое уважаемый торговец Флоренции прислал своему зятю в ноябре 1863 года, то есть в прошлом году… — Боувил

откашлялся. — «Я могу лишь выразить надежду, что моя дочь изменит свое поведение и избежит опасности обесчестить своего мужа, детей и семью, что она удержится от гибели». Жюри следует обратить внимание, — говорил Боувил, многозначительно поднимая палец, — что мистер Смит, как и адмирал, судя по всему, еще не знает, что Хелен Кодрингтон уже погибла. Следовательно, истец, как и его тесть, был глубоко обеспокоен, но ни в коем случае не потворствовал, не попустительствовал — или, как сейчас принято говорить, не смотрел на все сквозь пальцы, — скорее он был ослеплен глубокой любовью, достойной всяческих похвал. И лишь в текущем году, после возвращения супругов в Англию, истец, сняв с себя бремя забот своего поста, имел время более серьезно и внимательно подумать о поведении своей жены. Шестнадцатого сентября внезапно заболела их дочь, и он отправил телеграмму в дом мисс Фейтфул на имя своей жены. Но когда он понял, что она ее не получала, у него возникло страшное опасение, что она действительно изменяет ему.

Где же в ту ночь были Хелен и Андерсон, думает Гарри. В какой-нибудь гостинице сомнительной репутации, тогда как Нелл задыхалась и металась в жару? Даже после множества представленных показаний многое в жизни его жены оставалось для него неизвестным.

Боувил заглянул в свои записи.

— Теперь я обращусь к наиболее возмутительному обвинению, а именно обвинению в жестоком поведении, и особенно к письменным показаниям мисс Фейтфул о том, что в октябре 1856 года адмирал покушался на невинность мисс Эмили Фейтфул. В связи с подозрительным отсутствием этой леди я предлагаю моему уважаемому коллеге подумать, не будет ли лучше для всех, кого это касается, если данное заявление будет немедленно отозвано.

Гарри насторожился. Если это обвинение будет отозвано, то не нужно будет упоминать про записку, которую вчера, в половине первого ночи, он запечатал предательски дрожащими руками.

Встал Хокинс, элегантный как всегда:

— Я благодарю моего уважаемого коллегу за это предложение, но отклоняю его. Я буду удовлетворен, если он снимет еще более возмутительные обвинения против моей клиентки.

Этот остроумный ответ вызвал в публике веселые смешки. «Черт побери этих законников! — подумал Гарри. — Для них все это всего лишь забавная игра!»

Боувил вкрадчиво продолжал:

— Ну что ж. В таком случае… Мой клиент просил меня не только категорически отвергнуть это обвинение, но также полностью разъяснить присяжным пагубную роль, которую мисс Фейтфул сыграла в их браке в том злосчастном 1856 году. Тогда истец приютил ее в своем доме на Экклестон-сквер как друга семьи и содержал за свой счет более двух лет. И как же она ему отплатила? По возвращении из Крыма истец обнаружил, что страстные чувства его жены к этой особе стали причиной ее резкого охлаждения к мужу.

Хокинс вскочил:

— Стали причиной?! И мой ученый коллега, видимо, намерен представить нам неопровержимые доказательства этой причинной связи?

— Безусловно. Прежде всего, позволю себе подчеркнуть, что рост взаимной привязанности двух леди и охлаждения отношений между супругами был взаимосвязанным и соразмерным, — сухо подчеркнул Боувил. — Ответчица обычно спала с мисс Фейтфул, объясняя это тем, что ее подруга страдает астмой и ночью нуждается в помощи. — Он сделал многозначительную паузу, чтобы эти слова запечатлелись в уме слушателей. — На следующий год отношения между супругами достигли критической точки, и, когда мой клиент призвал на совет своего брата и родителей миссис Кодрингтон, они полностью сошлись с ним во мнении, что мисс Фейтфул следует удалить из дома.

В зале шум и разговоры. Гарри кусал губы.

— В этот тяжелый момент он и излил на бумаге свои размышления о ее роли в этом кризисе и причины ее изгнания, каковой документ был им запечатан и передан брату.

В зале воцарилась гробовая тишина. Затем Хокинс снова пришел в ярость.

— Ни мне, ни ответчице неизвестно о таком документе! Я возражаю против любых заявлений относительно его содержания, если не будет доказано, что ответчица была о нем информирована.

— Она не была информирована, — шелковым голосом произнес Боувил, — но документ целиком посвящен ей и ее поведению.

— Какого рода этот документ, могу ли я спросить? Это изложение фактов?

Гарри обливался потом, будто стоял на палубе под лучами тропического солнца.

Боувил колебался с ответом.

— В данный момент…

— Он адресован его брату?

— Нет, он не адресован генералу Кодрингтону.

— Тогда кому же он адресован? — потребовал ответа Хокинс.

— Ни к кому конкретно, кроме как к самому истцу. Но это не запись событий, а скорее размышления и чувства, даже подозрения. — Боувил произнес последнее слово со зловещей вкрадчивостью. — Пожалуй, этот документ лучше назвать просто письмом.

Хокинс смерил своего оппонента долгим взглядом.

— Это запечатанное письмо находится в суде?

— Да, — сказал Боувил.

По залу пробежала дрожь предвкушения.

Гарри зажал взмокшие руки между колен.

— Я упоминаю о нем, чтобы предварить показания нашего последнего свидетеля: я вызываю генерала Уильяма Кодрингтона.

После нескольких предварительных вопросов об отношении Гарри к жене — «самое внимательное и тактичное», Уильям повторил несколько раз, — Боувил спросил относительно ухудшения отношений супругов в 1857 году.

— Это запечатанное письмо, оно находится в вашем распоряжении?

Уильям достал из кармана сложенный лист бумаги, скрепленный тяжелой черной печатью. При виде него Гарри вздрогнул.

Боувил умолк и не пытался забрать письмо.

— Вы узнаете эту печать?

— Это печать моего брата, адмирала Кодрингтона.

— Она взломана или, может, случайно испорчена?

— Нет, письмо находится в том виде, в каком брат передал мне его.

«Все присутствующие в этом зале так и сверлят глазами эту бумагу», — подумал Гарри. Он осмелился оглянуться на напряженно вытянувшиеся лица — на всех читалось одинаково жадное любопытство. Только у одной леди, сидящей в последнем ряду, лицо скрыто черной кружевной вуалью, похожей на мантилью, с какими ходят на Мальте католички. «Минутку!»

— Вам известно его содержание? — спросил Боувил генерала.

— Нет, неизвестно.

«Неужели?!» Он изогнулся, чтобы лучше рассмотреть эту даму с вуалью. Вот прядь рыжих волос под краем кружева.

— Истец объяснил вам содержание этого письма?

Уильям ответил с хорошо разыгранной неловкостью:

— Да, это объяснение причин, по которым он предложил мисс Фейтфул покинуть его дом.

«Это Хелен!» Сидит ли она здесь все утро, была ли вчера? Какая дерзость! Да, ему следовало сообразить, что женщина, внимательно изучающая интригующие объявления в «Телеграф», вряд ли устоит перед желанием увидеть, как воспроизводится ее собственная ужасная история. Как Гамлет среди актеров.