Запертая комната. Убийца полицейских. Террористы
Шрифт:
Президент лежал ничком, цилиндр катился по перрону. Нахлынула волна жгучей боли, и Мартин Бек открыл глаза.
Он лежал мокрый от пота. Сплошные штампы, один банальнее другого… Гито сегодня опять был похож на бывшего полицейского Эрикссона [53] , Джеймс Гарфилд – на элегантного пожилого джентльмена, начальник ЦПУ – на начальника ЦПУ, а Битти – на свой портрет, запечатленный на мемориальной кружке в честь Версальского мира [54] : этакий надутый господин в обрамлении лаврового венка. А вообще сон и на
53
Эрикссон – персонаж предыдущей части декалогии «Негодяй из Сефлё», преступник, серьезно ранивший Мартина Бека.
54
Версальский мирный договор 1919 года завершил Первую мировую войну.
Дэвид Битти никогда не командовал: «Два румба ближе к противнику!»
Согласно всем доступным источникам, он сказал: «Четфилд [55] , что-то неладно сегодня с нашими кораблями, черт бы их побрал. Два румба влево!»
Правда, суть от этого не менялась, ведь два румба влево в этом случае было все равно что два румба ближе к противнику.
И еще: когда Гито приснился ему в облике Кэрредина, он стрелял из пистолета «хаммерли интернэшнл». Теперь же, когда он походил на Эрикссона, у него в руке был «дерринджер».
55
Эрни Четфилд (1873–1967) – английский адмирал, во время Ютландского сражения командовал флагманом британского флота – крейсером «Лайон».
Не говоря уже о том, что в Балаклавском бою один только Фицрой Джеймс Генри Сомерсет был в реглане [56] .
В этих снах все шиворот-навыворот.
Мартин Бек поднялся, снял пижаму и принял душ.
Ежась под холодными струями, он думал о Рее.
По пути к метро он думал о своем странном поведении накануне вечером.
Сидя за письменным столом в кабинете на Вестберга-алле, он ощутил вдруг острый приступ одиночества.
Вошел Кольберг, спросил, как он поживает. Затруднительный вопрос. Мартин Бек отделался коротким:
56
Фицрой Джеймс Генри Сомерсет, первый барон Реглан (1788–1855) – британский военачальник, в битве при Ватерлоо потерявший руку и поэтому носивший одежду с рукавами особого покроя.
– Ничего.
У Кольберга был совсем задерганный вид, и он почти сразу ушел. В дверях он обернулся:
– Кстати, дело на Хорнсгатан как будто выяснено. И у нас есть все шансы схватить Мальмстрёма и Мурена с поличным. Правда, не раньше следующей пятницы. А как твоя запертая комната?
– Неплохо. Во всяком случае, лучше, чем я ожидал.
– В самом деле? – Кольберг помешкал еще несколько секунд. – По-моему, сегодня ты выглядишь уже бодрее. Ну, всего.
– Всего.
Снова оставшись в одиночестве, Мартин Бек принялся размышлять о Свэрде.
Одновременно он думал о Рее.
Он получил от нее гораздо больше, чем рассчитывал, –
Свэрд был болезненно скуп.
Свэрд всегда – ну, не всегда, так много лет – запирался на сто замков, хотя не держал в квартире ничего ценного.
Незадолго перед смертью Свэрд тяжело болел, даже лежал в онкологической клинике.
Может быть, у него были припрятаны деньги? Если да, то где?
Может быть, Свэрд чего-то боялся? Если да, то чего? Что, кроме собственной жизни, оберегал он, запираясь в своей конуре?
Что за болезнь была у Свэрда? Судя по обращению в онкологическую клинику – рак. Но если он был обречен, то к чему такие меры защиты?
Может быть, он кого-то остерегался? Если да, то кого?
И почему он переехал на другую квартиру, которая была и хуже, и дороже? Это при его-то скупости.
Вопросы.
Непростые, но вряд ли неразрешимые.
За два-три часа с ними не справишься, понадобятся дни. Может быть, недели, месяцы. А то и годы. Если вообще справишься.
Что же все-таки показала баллистическая экспертиза?
Пожалуй, с этого следует начать.
Мартин Бек взялся за телефон. Но сегодня у него что-то не ладилось: шесть раз он набирал нужный номер и четыре раза слышал в ответ: «Минуточку!» – после чего наступала гробовая тишина. В конце концов он все-таки разыскал девушку, которая семнадцать дней назад вскрывала грудную клетку Свэрда.
– Да-да, – сказала она, – теперь припоминаю. Звонил тут один из полиции насчет этой пули, всю голову мне продолбил.
– Старший инспектор Рённ.
– Возможно, не помню. Во всяком случае, не тот, который сначала вел это дело, не Альдор Густавссон. Явно не такой опытный и все время мямлит «угу» да «угу».
– Ну и что же?
– Ведь я уже говорила вам в прошлый раз, полиция поначалу довольно равнодушно подошла к этому делу. Пока не позвонил этот ваш мямля, никто и не заикался о баллистической экспертизе. Я даже не знала толком, как поступить с этой пулей. Но…
– Да?
– В общем, я решила, что выбрасывать не годится, и положила ее в конверт. Туда же положила свое заключение, по всем правилам. Так, как у нас заведено, когда речь идет о настоящем убийстве. Правда, в лабораторию не стала посылать, я же знаю, как они там перегружены.
– А потом?
– Потом куда-то засунула конверт и, когда позвонили, не могла сразу найти его. Я ведь тут внештатно, у меня даже своего шкафа нет. Но в конце концов я его все-таки отыскала и отправила.
– На исследование?
– У меня нет таких прав. Но если в лабораторию поступает пуля, они, надо думать, исследуют ее, хотя бы речь шла о самоубийстве.
– Самоубийстве?
– Ну да. Я написала так в заключении. Ведь полиция сразу сказала, что речь идет о суициде.
– Ясно, буду искать дальше, – сказал Мартин Бек. – Но сперва у меня к вам будет еще один вопрос.
– Какой?
– При вскрытии вы ничего особенного не заметили?
– Как же, заметила, что он застрелился. Об этом сказано в моем заключении.
– Да нет, я, собственно, о другом. Вы не обнаружили признаков какого-нибудь серьезного заболевания?
– Нет. Никаких органических изменений не было. Правда…
– Что?
– Я ведь не очень тщательно его исследовала. Определила причину смерти, и все. Только грудную клетку и смотрела.
– Точнее?
– Прежде всего сердце и легкие. Никаких дефектов – если не считать, что он был мертв.