Запертая комната. Убийца полицейских. Террористы
Шрифт:
– Продолжай, – сказал Гунвальд Ларссон.
– Конец цитаты, – ответил Шёгрен. – Я считаю, что Лундквист рассуждает примитивно. Во-первых, необязательно быть идейным, чтобы восставать против общественных пороков, если тебя доведут. А во-вторых, социалистические страны тут вообще ни при чем – с какой стати людям грабить самих себя?
После долгого молчания Гунвальд Ларссон спросил:
– Значит, никакого бежевого «рено» не было?
– Не было.
– И никакого бледного шофера в белой футболке, никакого
– Нет.
Гунвальд Ларссон кивнул, думая о своем. Потом продолжил:
– Дело в том, что грабитель, похоже, попался. И никакой он не стихийный революционер, а паршивая крыса, которая паразитировала на капитализме, кормилась перепродажей наркотиков и порнографии и ни о чем, кроме барыша, не думала. Одна корысть на уме. И он сразу начал закладывать своих приятелей, торопился спасти собственную шкуру.
Шёгрен пожал плечами:
– Таких тоже немало… Но все равно человек, который ограбил этот банк, он, как бы тебе объяснить, – горемыка. Ты меня понимаешь?
– Понимаю, понимаю.
– Слушай, а откуда у тебя вообще такие мысли?
– Угадай, – ответил Гунвальд Ларссон. – Попробуй поставить себя на мое место.
– Тогда кой черт тебя понес в полицию?
– Случайность. Вообще-то, я моряк. К тому же это было давно, когда мне многое представлялось не так. Но это к делу не относится. Я выяснил то, что хотел.
– Значит, все?
– Вот именно. Привет.
– Привет, – отозвался Шёгрен. – Всего доброго.
Лицо его выражало полное недоумение. Но Гунвальд Ларссон этого не видел, потому что уже ушел. Не слышал он и последних слов Шёгрена:
– Все равно я уверен, что это была девчонка.
В этот же ранний утренний час, в городе Йёнчёпинге, в одном из домов на Пильгатан, фру Свеа Мауритссон хлопотала у себя на кухне – пекла к завтраку булочки с корицей, чтобы порадовать возвратившегося домой блудного сына. Она пребывала в счастливом неведении о том, как в эти минуты отзываются о ее сыне в типовом домике в трехстах километрах от Йёнчёпинга. Но если бы она услышала, что ее ненаглядное дитятко называют крысой, святотатцу досталось бы скалкой по голове.
Пронзительный звонок в дверь разорвал утреннюю тишину. Фру Мауритссон отставила в сторону противень с булочками, вытерла руки о фартук и засеменила в прихожую, шаркая стоптанными туфлями. Старинные часы показывали всего полвосьмого, и она бросила беспокойный взгляд на закрытую дверь спальни.
Там спит ее мальчик. Она постелила на кушетке в гостиной, но часы мешали ему спать своим боем, он разбудил ее среди ночи, и они поменялись местами. Совсем выбился из сил, бедняжка, ему нужно как следует отдохнуть. А ей, старой глухой тетере, часы не помеха.
На лестнице стояли двое рослых мужчин.
Фру Мауритссон расслышала не все, что они говорили,
Тщетно она пыталась объяснить им, что сейчас слишком рано, пусть приходят попозже, когда он выспится.
Гости твердили свое: дескать, у них чрезвычайно важное дело; в конце концов она неохотно побрела в спальню и осторожно разбудила сына. Он приподнялся на локте, поглядел на будильник на тумбочке и возмутился:
– Ты что, спятила? Будить меня среди ночи! Сказано было, что мне надо выспаться.
– Тебя там спрашивают два господина, – виновато объяснила она.
– Что? – Мауритссон вскочил на ноги. – Надеюсь, ты их не впустила?
Он решил, что это Мальмстрём и Мурен разнюхали, где он прячется, и явились покарать его за предательство.
Удивленно качая головой, фру Мауритссон смотрела, как ее сын поспешно надел костюм прямо на пижаму, после чего забегал по комнате, собирая разбросанные вещи и швыряя их в чемодан.
– Что случилось? – робко спросила она.
Он захлопнул чемодан, схватил ее за руку и прошипел:
– Спровадь их, понятно?! Меня нет, я уехал в Австралию, на край света!
Мать не расслышала, что он говорит, и вспомнила, что слуховой аппарат остался лежать на тумбочке. Пока она его надевала, Мауритссон подкрался к двери и приложил ухо к щели. Тихо. Небось стоят и ждут с пистолетами наготове…
Мать подошла к нему и прошептала:
– В чем дело, Филип? Что это за люди?
– Ты давай спровадь их, – повторил он, тоже шепотом. – Скажи, что я уехал за границу.
– Но я уже сказала, что ты дома. Я ведь не знала, что ты не хочешь встречаться с ними.
Мауритссон застегнул пиджак и взял чемодан.
– Уже уходишь, – огорчилась мать. – А я тебе булочки испекла. Любимые, с корицей.
Он резко повернулся к ней:
– Какие еще булочки, когда…
Мауритссон не договорил. В спальню из прихожей донеслись голоса.
Они уже идут за ним. Чего доброго, пристрелят на месте… Он лихорадочно озирался по сторонам, обливаясь холодным потом. Седьмой этаж, в окно не выскочишь, и выход из спальни только один – в прихожую, где его ждут Мальмстрём и Мурен.
Он шагнул к матери, которая растерянно застыла у кровати.
– Ступай к ним! Скажи, что я сейчас выйду. Заведи их на кухню. Предложи булочек. Ну, живее!
Он подтолкнул ее к двери и прижался спиной к стене. Как только дверь за ней закрылась, Мауритссон снова приник ухом к щели. Голоса… Тяжелые шаги… Ближе, ближе… Не пошли на кухню, остановились перед его дверью. И до Мауритссона вдруг дошло, что означает выражение «волосы встали дыбом».
Тишина. Потом что-то звякнуло – словно в пистолет вставили магазин с патронами. Кто-то прокашлялся, раздался требовательный стук, и незнакомый голос произнес: