Шрифт:
Михайло проснулся, почуяв, что сильно зябнут ноги. Потянулся, потёр заросшее лицо и спрыгнул с печи. Остывший дощатый пол обжёг ступни холодом. Взглянув на электронный термометр, заклинивший от грандиозного минуса, Миша засуетился. Ухая и эхая, присел пару раз, помахал руками, размялся. Убрал заслонку печи, дунул, прикрыв глаза от золы. Где-то глубоко в печи ещё алели угольки. Михайло обрадовался — не придётся тратить спичку.
Перетаптываясь на холодном полу, Мишаня перекрестился и прошептал обычную свою молитву: «Господи Всевышний, молю тебя, приведи ко мне 732-ой экипаж космолайнера „Свобода“,
Натянув штаны, Мишаня нацепил грубо сшитые меховые шлёпанцы, накинул шубу и нажал на кнопку. Вжикнув механизмом, электродверь отворилась. Михайло каким-то чёртом умудрился открутить её от спасательной капсулы и присобачить к избе. С улицы окатило таким лютым холодом, что Миша, громко ухнув, скрючился. Набрал с поленницы под навесом охапку дров и юркнул обратно в избу. С треском переломил об колено несколько лучин. Бросил на тлеющие угольки щепотку «берестушки», и поддержал вспыхнувший огонёк лучиной. Через несколько минут печка гудела и потрескивала не хуже китайского микроядерного движка на больших оборотах.
Михайло влез в кальсоны и через голову напялил свитер. Натянул унты, накинул волчью шубу с капюшоном. Это называлось «одеться наскоро», когда собираешься выйти на мороз совсем ненадолго. Взял кастрюлю, топорик и пошёл в «холодильник». Холодильником назывался большой ящик, сколоченный из самопильных досок, крышка которого была придавлена двумя мешками, набитыми крошеным льдом. Михайло скинул мешки на землю и отодвинул крышку. Отдолбил топориком несколько кусков смёрзшегося оленьего мяса и бросил их в кастрюлю. Закинув мешки на место, он пошёл обратно. Снег хрустел под ногами, вкусно пахло дымом. Мороз так беспощадно драл ноздри и глотку, что аж слёзы вышибало.
На Эдем улетело 99 % населения земного шара. Планета Земля, подарившая жизнь человечеству, была травмирована и в итоге — брошена. В столицах остались презренные отбросы чиновичьей касты, по одному человеку на страну. Их назначили управляющими. Что-то типа смотрителя сельского музея, который и директор, и сторож, и все сотрудники в одном лице. На Эдем улетели даже бомжи. «Пассатный климат, отсутствие плотоядных хищников, живописные просторы». Правительства взахлёб пели, как там хорошо, раздавая гражданство налево и направо, а на деле просто заманивали рабочую силу для сборки дроидов.
Михайло бросил большой кусок мяса в деревянную миску и поставил на подпечек. Зачерпнул из бочки в кастрюлю воды и сунул её ухватом в печь. Вынул из подпола мешок с картошкой, принялся чистить, срезая тоненькие-тоненькие спиралевидные очистки. Пока чистил картошку, напевал отчего-то вспомнившийся гимн России. Во сне ль чего привиделось?
Михайло не понимал, в какой стране он находится. Территориально, конечно, в России, в Сибири, в тайге по течению Тунгуски, 400 км от Ванавары. 6000 км до Москвы. Но прежние границы остались только в старых атласах, гниющих в заброшенных школах. Нынешняя Россия — это несколько сот миллионов квадратных километров на карте Эдема. А здесь не пойми что осталось. Даже как-то совестно за то, что Родина великих русских предков ныне зарастает и разрушается. На улицах Петербурга, по которым прогуливался Пушкин, ныне сор, бардак и запустение. В домах-музеях, где жили и творили великие умы, ныне пируют мыши.
В кастрюльке заклокотал кипяток. По избе поплыл запах мясного навара. На печи пошевелился старый тулупчик, из-под него сначала показалась пятнистая голова с кисточками на ушах. Крепкая, упитанная рысь выгнулась коромыслом, зевнула, посмотрела на Михайло сонным взглядом. Спрыгнула с печи и, рыкнув, потёрлась мордой о его колено.
— Не оттаяли ещё харчи твои, — отпихнул он зверюгу, помяв пальцами кусок мяса в деревянной миске. — Ну, не рычи! Уйди, кому говорю, зараза такая, ошпарюсь ведь!
Михайло вынул кастрюльку и аккуратно ссыпал в неё с дощечки нашинкованную картошку, морковку и луковицу. Достал с полки мешочек, распустил вязки и сыпанул горсть сушеных трав-приправ. После чего кастрюлька была отправлена обратно в печь. Рысь сидела и недовольно сверкала жёлтыми глазами. Миша нашёл её года три назад, совсем еще котёнком, наткнулся на неё у озера. Видимо, тавенские подростки забили её мамку, истощённую родами. С тех пор Лиза, он назвал зверя в честь своей кошки, отъелась не по-детски. На мощных боках её блестела и лоснилась пятнистая шёрстка, а кисточки на ушках симпатично подвивались.
— Ну вот, другое дело. Теперь можно, — Михайло взял оттаявший кусок мяса и положил на разделочную доску.
Рысь, учуяв запах крови, поднялась на задние лапы и вцепилась когтями Михаилу в бедро, неотрывно наблюдая за его действиями.
— Куда?! Дай разрежу, а то подавишься, как вчера, — он разрезал мясо на куски, бросил их в миску и понёс к двери.
Рысь трусила рядом, и когда Михайло нагнулся, чтобы поставить миску на пол, она ударила его лапой по руке. Мясо рассыпалось по полу, рысь с голодным рычанием схватила первый упавший рядом кусок.
— Ах, ты ж, сука! — Михайло схватил её за ухо, выкрутил его и хотел вырвать кусок мяса из звериного рта, но ему это не удалось.
Лиза стиснула челюсти так, что хоть домкрать, чтобы разжать. Михайло хлопнул неистово рычавшего зверя по морде и ещё сильнее выкрутил ухо. Взревев, рысь вцепилась когтями ему в руку, забила задними лапами его по груди. Свитеру весьма и весьма досталось. Лиза разорвала двойную толстую шерсть, как бумажку. Но вовремя поняла, что чем больше она молотит лапами, тем сильнее Михайло выкручивает ей ухо.
— Психовать на меня будешь?! — он хлопнул её по морде и откинул к стене.
Рысь, увидев, как человек встал перед ней на ноги, прижалась к полу и, оскалившись, плаксиво заревела. В её взгляде читалась и трусость, и ненависть и любовь — всё сразу. Будто она думала: «Дай мне спокойно пожрать! Вот пристал-то!»
— Скотина! — рявкнул Михайло, осматривая изодранный свитер. — Психует она! Дрянь!
Он взял с полки моток капроновой нити с иглой, стянул свитер и принялся его чинить, недобрым взглядом поглядывая на рысь и отпуская в её адрес матюки. Та, наевшись, будто бы с безразличием подошла к нему, села рядом, и, облизываясь, следила за его руками. Затем потерлась мордой об коленку.