Запил под Хендрикса

Семилетов Петр Владимирович

Андрей послушал и ушел к себе в комнату. Ноги как ватные. Как по воде руками. Только пару часов назад — он с Леной в лесу, потом этот дикий, с щетиной чумазый пацан выскакивает из-за ствола сосны, удар гитарой Лене в висок, а Андрей под нею, и пытается встать и натянуть штаны, а на нем безвольное тело дергается. Смеется пацан зато, гитару над собой крутит.

И дрались оба жестоко.

Футы, нуты, большой рюкзак за спиной, набит битком круглыми пней обрезками. В одной руке коряга сосновая, похожа на баобаб в миниатюре, как на картинках про африканскую саванну, а в другой руке — небольшая

бензопила. Идет Пахомов, не скрывается. Лесников не боится, хоть у тех бензопилы побольше. А что, чтооо? Местный житель, имеет право. Леса у нас принадлежат государству, государство это народ на каком-то уровне, стало быть имеет право хоть все деревья спилить к чертовой бабушке. Но ведь Пахомов не лесники. Не раз наблюдал он, как вырубается лес, а на его месте возникает один из тех дымных пожаров, о которых власти говорят, что это дух Подмосковья — тамошние леса горят, а к нам в Киев доносит. А лесники бают, дескать, стояли крепкие сосны, да пожар-злодей всех изничтожил. Пришлось даже пни выкорчевать. Зато теперь есть поляна, будет где зайцам свадьбы играть.

Пахомов он что — идет как медведь, согнувшись. Корягу найдет — и в рюкзак. Резчик он по дереву, Пахомов. Сам пилит редко, и то не деревья, а сучья. Ежели видит в деревянном узловище лицо, или фигуру — ходит вокруг, подбородок чешет, раздумывает. Поймет, что выйдет резная скульптура, срезает острым ножом или бензопилкой. Еще корни хороши, сухие корни, невесть кем выкопанные, отломанные от стволов. Какой невидимый силач извергает их прочь из сырой земли?

Земля в одном месте зияет ямами. То полузасыпанные окопы. Соединяются коридоры, подходят к прямоугольным комнатам, набросай сверху бревен, покрой сверху мхом, и будет партизанский штаб. Так и было. Давно.

Слышит стон. Пахомов идет ко краю траншеи. Там лежит человек-кровь. Лицо у него всё в крови, особо темной в глазах, наверное они выдавлены, глаза эти, и волосы у него слиплись, и вокруг рта размазано, и подбородок тоже от крови рыжий, бурый, рыжий, какой цвет верный?

— Эй! Эй! — зовет Пахомов. Опять стон.

Кругом огляделся народный умелец, резчик, кустарь-сувенирщик, и быстро зашагал прочь.

Глава 17

Воля

Редкое нынче имя — Павел. Раньше, при царе и после, были Павлы, потом Павловичи, а теперь в моде Кириллы да Никиты. И вот выходит наружу, на бел свет, из недр станции метро «Площадь Льва Толстого», Павел Иванов с женой Мариной, и понимает, что он может быть один Павел на весь Крещатик.

Что сказать о молодых супругах? Снимают в Киеве квартиру, ездят в транспорте общественном. Сейчас идут на прогулку в парк имени Тараса Шевченко, чтобы Павел, а он уже с залысинами, умный, поиграл там с любителями в шахматы! Сидят на скамейках под кленами, возможно, неведомые никому гроссмейстеры и чемпионы мира. Они играют — тут, а звания дают — там, в другом мире, мире — шире занавес — профессионального спорта!

Поднимаются Ивановы по улице. Шумят машины, гудят. Банк стеклами блестит. Банк похож на сейф. Понятно — надежно. Храните деньги.

Марина вдруг чутко заметила, что Павел задумался. Какое-то мечтание. Предвосхитить? Поздно! Спросить? Вовремя!

— Павлик, тебя беспокоит что-то?

— Да вот, — Павлик замялся, — Хочу… — и выпалил:

— Куртку «Пухонат»!

— У меня есть такая, — из-под бока пешкой вырулил Николай Савченко.

— Не по деньгам! — рукой возразил Павел. Марина дернула его за рукав:

— Подожди! Давай спросим! А сколько стоит?

Николай улыбнулся:

— Вам — со скидочкой. Недорого. Ну что?

И пристально поглядел в глаза сначала ему, а потом ей. Павел медленно, чуть не по слогам произнес:

— О жена моя, я согласен был за любые деньги приобрести куртку системы «Пухонат», но не решался открыть тебе это желание. А сейчас, когда подворачивается такая возможность, будет неразумно с нашей стороны упустить шанс, может быть, последний в жизни. И тебе беретик прикупим!

— Но сначала, — сказал Николай, — справочку о флюорографии предоставьте!

Читай, пиши, неуч не брат ученому, ученый человек газеты пальцем не прорывает, чтобы следить — это только параноики, которые себя шпионами воображают. Сядет на скамеечку, дырку в газете пробьет и глазом оттуда зыркает. Еще так, ногу за ногу закинет небрежно. Обеденный перерыв, вышел ознакомиться со свежей прессой, воздухом подышать. А то у нас так накурено, так накурено, все сплошь и рядом курящие, а тут парчок, и кустец вот зацветает, очень здорово сидеть!

— А когда же я ту справку возьму? Марина, рентгеновский кабинет в нашей поликлинике ведь всё время работает? Или там по записи? — очень, очень Павлик обеспокоился.

— Ой, я не знаю, — ответила жена его.

— Я ваш бог и царь, — сказал Николай, — И признавая это, вы признаете во мне и великого лекаря. Открою секрет — сам я медик.

— Он медик! — разом супруги воскликнули. Прохожие подтвердили сурьезно:

— О да!

— И как медик, — продолжил Николай, — Я вас сейчас прощупаю своим особым рентгеновским зрением. Мало кто знает, что врачей этой способности нарочно обучают. Не всех, конечно. Но самых способных. Станьте вот так рядышком.

Ивановы выстроились. Николай вперил взор в них и схватился за виски. Вращая глазами, крикнул:

— Сканирую ткани и кости! Отек легких не обнаружен!

— Боже, Мариночка, как мне теперь легче будет жить! Всё в порядке! — Иванов схватил жену за руки. Или за руку. Один хрен.

— Но я вижу странное количество ребер, — тревожно сказал Николай.

— У кого? — выдавила слова Марина.

— У обоих. Я недавно читал интервью одного уфолога, так вот он говорит, что всех нас похищают пришельцы, во время сна, и делают разные опыты. Вспомните, не случилось ли с вами чего подобного?

— Да вроде бы нет, — ответил Павел.

— Я не слышу в ваших словах уверенности. Если вы до сих пор хотите куртку системы «Пухонат», то я должен знать, что она не попадает в руки пришельцев. Необходимо — я настаиваю! Провести сеанс регрессивного гипноза! Пройдемте в парк.

В парке Шевченко, под большими озелененными весною деревьями, на лавочках старики и не совсем, некоторые даже юные, играют в шахматы. Солидно, с часами. Время взвешивает ход. Мысль ограничена шестеренками и маятником. Требуйте для мысли безвременья! Пусть партия длится недели.