Записки артиста
Шрифт:
МАМА. Сам! Сам! Сам вручил!
ПАПА. Несколько дней тому назад «гость» сказал моему заместителю: «Третью домну нужно ввести на полгода раньше». Тот ответил: «Зачем? Чтобы потом год доделывать? Сколько можно: косо, криво, лишь бы живо?» «Гость» обозвал его вредителем, и на следующее утро заместителя арестовали. За два часа до твоего приезда я получил вызов в Москву. По какому вопросу, не сказали. Вот такие, Генюша, оладушки…
МАМА. Яша, ты с ума сошел… Совсем недавно Серго тебя в газетах хвалил. Чуть ли не в наркомы прочил!
ПАПА.
В небе появился «гость» с телефонной трубкой в руках, с крылышками за спиной. Крылышки ему чистят чертенята.
«ГОСТЬ». Почему вы не присутствовали на партийном собрании?
ВЕСНИК. Во дворе меня ждет машина. Я уезжаю.
«ГОСТЬ». Кто разрешил? Куда?
ВЕСНИК. В Москву. В наркомат.
«ГОСТЬ». О подобном ставят в известность горком партии. Как же так, Яков Ильич? Я думал, вы выступите на собрании, объясните, как просмотрели вредителей…
ВЕСНИК. Я не могу против моего заместителя выступать. Он честный человек.
«ГОСТЬ». Вы что – НКВД не верите?
ВЕСНИК. В НКВД тоже люди. Они могут ошибаться. ( Папа еще что-то говорит, тяжело дыша, но его не слышно.)
Загремели громы, засверкали молнии, и улыбнувшийся огромный «родной отец и учитель» опустил перед папиным носом заскрипевшую тяжелую ржавую решетку. Папа удаляется в глубь космоса, дальше, он уже неразличим. А на облаке, появившемся из глубины, через решетку видна надпись: «Москва, 1937 год. Квартира Весников». Из темноты под этой надписью высвечиваемся я и Мама.
Я. Мам, стучат! Ма-ма-а-а!
МАМА. Кто там?
ГОЛОС. Откройте.
Это слово тысячекратно множится вдали, вблизи, слева, справа, сзади: «Откройте. Откройте. Откройте…» На низких тонах, на высоких, большими и малыми хорами, отдельными голосами. На небе возникают названия очень многих городов, малых и больших. Слово «откройте» звучит с различными акцентами, на разных языках: «Откройте… Откройте… Откройте…»
МАМА. Кто вы?
ВТОРОЙ ГОЛОС. Телеграмма. Открывайте. ( Мама открывает дверь, вмонтированную в клетку… Входят два молодых человека в одинаковых бостоновых костюмах. Они похожи на летавших вокруг Папы, стоявшего на Голгофе.)
ПЕРВЫЙ БОСТОНОВЫЙ. Кто еще в квартире?
МАМА. Никого. ( Мама делает шаг в сторону; меня знобит, и я сажусь на стул.)
ВТОРОЙ БОСТОНОВЫЙ. Стоять!!! ( Начинается обыск.)
ПЕРВЫЙ БОСТОНОВЫЙ. Оружие в доме есть? ( Мама отрицательно качает головой.)
ВТОРОЙ БОСТОНОВЫЙ. Одевайся…
МАМА. Женя, запомни: твои родители ни в чем не виноваты. Все образуется!
ПЕРВЫЙ БОСТОНОВЫЙ. Молчать! Вперед! ( Маму уводят.)
«Отец всех живых и мертвых» улыбается из созвездия Гончих Псов. Особенно ярко освещены его сапоги. Голова освещена меньше…
Дрожа и обливаясь слезами, я закричал в пустоту: «Маа-а-а! Ма-а-а-а!»
В июне 1937 года отец уехал в Москву выручать своего арестованного заместителя. И не вернулся в Кривой Рог. Он был тоже арестован. Мама и я срочно выехали в Москву, где на Донской улице в доме № 42 у нас была 4-комнатная квартира. Искали отца, пытались обнаружить его следы. Тщетно.
Впоследствии на все вопросы мне отвечали: «Умер в Москве», «Умер в Норильске»… Теперь я знаю, что он расстрелян в 1937 году. По сохранившимся копиям допросов становится ясным, что он остался до конца жизни таким, каким я запомнил его: честным, неспособным на гадость, не предавшим никого из сослуживцев. Я не знаю, где могила отца! Он покоится в сердце моем до последнего его удара.
В ноябре, не помню, какого числа, в 5 утра пришли за мамой. Обыск. Вещи и бумаги летали по комнатам, как вспугнутые птицы. Каким-то чудом мама сунула мне в трусы сберкнижку, как потом оказалось – на предъявителя, вклад всего 800 рублей. Слава Богу, меня во время обыска не заставили снять трусы! Опечатали три комнаты, мне оставили одну маленькую, в 12 квадратных метров, разрешив перенести в нее кое-что из других: книги, вещи отца, кровать, кресло, посуду. Помню, как меня бил озноб на нервной почве. Помню, как мама поцеловала меня и сказала: «Запомни, Женя, родители твои честные люди, и, что бы ни было, никому не удастся запятнать их имена!»
Ее увели, а по радио ровно в 6 часов запели: «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля!» Мне было 14 лет.
Через два дня, и тоже рано утром, пришли за мной. Два человека: один в штатском, с выпиравшим из-под пиджака пистолетом, другой – наш дворник-татарин, очевидно, в роли понятого. Велели взять с собой смену белья, запасную рубашку, кепку, кое-что из съестного, полотенце, мыло и, сказав, что сюда я больше не вернусь, увели на улицу.
У ворот нашего двора стояла какая-то грузовая машина, по-моему «АМО». В кузове сидели на корточках несколько мальчишек примерно моего возраста и один-два младше меня. Испуганные, безмолвные. Присел рядом, спросил, куда нас везут. Узнал – в лагерь для детей врагов народа. Мужчина с пистолетом сел рядом с водителем, дворник ушел к себе.
В кузове с нами находился охранник с винтовкой, он стоял к нам спиной, держась за кабину шофера. Мы проследовали по Донской улице мимо завода «Красный пролетарий», объехали справа Донской монастырь. Стало ясно, что грузовик выедет с правым поворотом на Калужское шоссе, теперешнее начало Ленинского проспекта, и продолжит путь или дальше за город, или снова направо, к центру Москвы. Быстро все сообразив, увидев, что боковые ворота Донского монастыря открыты, я тихонечко приподнялся и, воспользовавшись небдительностью охранника и замедлившимся на повороте движением грузовика, сполз с невеликим своим багажом на дорогу и, как мышь, юркнул в открытые спасительные ворота…