Записки беспогонника
Шрифт:
— Какого черта ты с ними треплешься! — вскричал он, выхватил у одного из солдат автомат… — А ну расступись!
Наши бойцы невольно отошли, а лейтенант, не поднимая автомата, пустил очередь по всем трем несчастным справа налево и слева направо. Они рухнули без стона, а лейтенант со своими солдатами ушел.
За границей много болтают о наших неслыханных злодействах на территории Германии. К сведению историков: это было единственное и действительно бессмысленное злодейство, которое произошло на моих глазах, позднее я видел еще два трупа подобных стариков. И все. Напоминаю
Наши экспедиции совершались и по распоряжению Пылаева, и по собственной инициативе бойцов, которые ходили потихоньку. Одежду брали, но мало. Я лично не один раз распахивал шкафы с дамскими и мужскими пальто, костюмами, бельем. «Мы же только вступаем в Восточную Пруссию, еще успею», — рассуждал я сам с собой. И еще у меня было чувство гадливости. На мебель, действительно великолепную, на ковры, на хрустальную посуду никто из нас не обращал внимания. Я искал ножик, но нигде не находил, попадались разные фигурные, для резки сыра что ли, но для меня не пригодные.
Самой главной добычей для нас были продукты, но не всякие, и живность, но тоже не всякая. Крестьянские дворы были полным-полны. В каждом дворе мы обнаруживали по нескольку коров, притом исключительно белых с черными пятнами, по нескольку свиней, больших, средних и поросят, овец попадалось мало, а лошадей совсем не было, на них удирали жители. По двору расхаживали куры, реже утки, гуси, цесарки, индюшки и непременно павлин с двумя павами. И все это, оставаясь по нескольку дней без еды и без питья, разными голосами выражало свое недовольство.
Любопытно, что на каждом животном в ухе и на каждой птице под крылом была бляшечка с длинным номером. Оказывается, из-за тотальной мобилизации вся эта живность была зарегистрирована и хозяева имели право резать птицу лишь на Рождество, на Пасху и на зимнего Николу.
Везде в кирпичных или каменных хлевах и курятниках полы были бетонированные, навоз смывался шлангами, жидкость стекала по канавкам в огромную бетонированную яму, откуда распределялась на поля. Коров доили на электродойках, в каждом хозяйстве были сепараторы, по нескольку разных сельскохозяйственных машин, по полям тянулись узкоколейки, стояли вагонетки, видимо приспособленные к конной тяге.
Словом, и теперь, 30 лет спустя после Победы, мы отстаем от тогдашней Восточной Пруссии.
Кладовые, амбары и погреба были завалены зерном, крупами, картофелем и другими овощами. На эти запасы мы обращали мало внимания. Но зато по шкафам береглись консервы домашнего приготовления, мясные и фруктовые, а также варенье всех сортов. Вот это было настоящее лакомство!
Сперва наши бойцы не разбирали, что лучше, что хуже. Иные набросились было на павлинов, видимо рассуждая, чем птица красивее, тем она должна быть вкуснее, но, ощипав, обнаруживали черное, как у вороны, мясо и выкидывали трупы.
Вскоре все поняли, что самое вкусное — это индюшки, маленькие поросята, фруктовые консервы и варенье. И началось дикое обжорство, у поросят ели только задние ноги, а варенье жрали ложками, как манную кашу, уничтожали в один присест по большой банке.
В ротной кухне готовили обеды, и очень хорошие, но почти никто их не брал. Так и приходилось выливать.
В один из дней этого обжорства решили устроить баню. Облюбовали дом, вытащили из комнаты мебель, затопили печь, натаскали воды, и началось мытье.
В тот же вечер меня позвал парторг Ястреб.
— Пойдемте, что я вам покажу, — суровым тоном сказал он и повел меня в соседнюю с баней прачечную.
Были у нас еще с Воронежских рубежей две девушки — прачки. Они непостижимым для меня путем знали наизусть белье всех наших двадцати командиров и придурков, а у каждого из нас было по три смены.
Зайдя в прачечную, я увидал этих девушек плачущими и почувствовал страшную вонь.
— Вот, кальсоны вашего взвода! — патетически воскликнул Ястреб и показал мне на полу кучу белья, сплошь обгаженного. — А это нашего капитана, — показал он на отдельно лежащие голубые трикотажные кальсоны и также все обгаженные.
В тот же вечер я проводил политзанятия и обрушился на своих бойцов за их жадность.
Я упомянул, что почти никто не интересовался такими трофеями, как ковры, посуда, дамская одежда и обувь. Простой боец просто не мог много взять с собой, а вот отдельные командиры и прежде всего Пылаев очень всем этим интересовались. Но сам он таскаться по домам не мог по своему званию, он послал старшину Минакова и своего особо доверенного Митю Зимодру километров за 25 в город Ортельсбург на подводе, и посланцы привезли ему и Ледуховскому по три чемодана, полных барахлом, и ковры. Случайно я к ним зашел как раз в тот момент, когда они все это вытаскивали и шумно выражали свою радость.
Оба они нисколько не стеснялись меня, будучи уверенными, что раз я раньше так ловко доставал для роты лошадей и лесоматериалы, то уж сейчас-то себя не забыл и верно трофеев набрал уйму.
С того дня в нашей роте появилась подвода с таинственным грузом, тщательно прикрытым брезентом и увязанным, это были трофеи капитана и лейтенанта.
На четвертый день после обеда пришел нам приказ двигаться к городу Красносельцу, находившемуся на юго-востоке от нас на пограничной реке, все том же Ожице, но уже на польской стороне.
Отъезд был назначен на следующее утро. У нас в запасе оставалось часов 18. Необходимо было за этот срок успеть захватить максимальное количество трофеев, живности, сладости.
Пылаев разослал в разные стороны подводы с наиболее расторопными бойцами, на трех подводах поехал и я забирать прежде всего кур и прочую птицу, кроме, разумеется, павлинов.
Мы поехали; мои бойцы с топорами в руках заходили во дворы, ловили по курятникам кур и тут же их казнили. Заехали мы куда-то далеко, обнаружили отдельный хутор. К нам неожиданно вышли два поляка. Они сказали, что являются батраками, а их панна немка очень добрая, просили ее пожалеть, так как накануне приезжал китаец с женщиной, он немку изнасиловал, а женщина сняла прямо с руки часы.