Записки беспогонника

Голицын Сергей Михайлович

Сколько-то времени спустя Литвиненко, Самородов и я нашли такой фаустпатрон, привязали к нему толовую шашку с бикфордовым шнуром, бросили эту штучку в небольшой пруд, а сами спрятались за вековые ветлы, росшие вокруг пруда, и стали ждать. Взрыв раздался такой страшный, оглушающей силы, что земля под нами заходила, ветлы закачались, а вода из пруда исчезла. Если и была в нем рыба, то она вся рассеялась в виде молекул.

Страшное побоище разыгралось на Зееловских высотах. Одни танки гибли, другие шли, опять гибли. Вдоль бортов танков сидели автоматчики, но они не видели замаскированных сотов, и танки поражались неожиданно.

Неисчислимыми

потерями достались нам эти высоты. Но к тому моменту, когда я с минерами прибыл туда, трупы были похоронены и только остовы бесчисленных танков оставались немыми свидетелями побоища.

А вот еще эпизод: заехали мы в большой лесной массив. А надо сказать, что леса в Германии простирались на большие пространства и поражали нас своей благоустроенностью: всюду и так и эдак шли просеки, сухие сучки и шишки были собраны в кучки, время от времени попадались специальные кормушки для оленей и диких коз.

Мы попали к леснику, который нас принял скрыто испуганно и настороженно гостеприимно. Так обычно принимали немцы. Он предложил нам кофе. Жена, дети стояли, настороженно глядя на нас. Мы отказались от кофе, поблагодарили, объяснили, что торопимся. Тогда он предложил нам поохотиться на оленя.

О, это совсем другое дело! Забыта всякая спешка.

— Где?

— Да совсем недалеко. Недавно тут проходило стадо.

И мы, оставив машину, заспешили — капитан Финогенов вынул револьвер, минеры зашагали с автоматами наготове, за ними фотограф с аппаратом, замыкал колонну я со своей полевой сумкой.

Красавец-олень промчался по лесной поляне мимо нас. Мы подняли стрельбу, но все мимо. На этом охота и кончилась. Мы собирались ехать дальше, как вдруг на поляну въехало сразу два грузовика, наполненных нашими солдатами-автоматчиками. Из кабины выскочил капитан с револьвером, направился прямо к нам.

Недоразумение разъяснилось. Эта воинская часть расположилась недалеко. Заслышав беспорядочную стрельбу, там подняли тревогу — фашистские партизаны напали.

Показав друг другу документы, мы разъехались. Не было никогда немецких партизан. Побежденные сразу склонили головы, покорились. Покорность какой бы то ни было власти являлась одной из характерных черт немцев. В те дни мы могли разъезжать по всей Германии, где хотели, и совершенно спокойно. Я слышал, что нашлись любознательные офицеры, которые без всяких препятствий добрались до Франции.

В одном большом населенном пункте (забыл название) мы жили три дня. Остановились в доме кустаря столяра. Хозяев не было.

Во дворе находилась мастерская: просторный зал, наверху на стеллажах выдерживались брусья и доски разных пород дерева. Внизу стояло несколько станков: строгальный, токарный, сверлильный, маленькая пилорама — все на электрической тяге. Использовался каждый квадратный метр площади, станки, ящики с ручным инструментом, с красками, точило, пилы и т. д., все было расставлено продуманно, все было под рукой.

Отсюда, из этой мастерской расходилась по всей округе та мебель, которая нас так восхищала своей солидностью, продуманностью отдельных деталей и строгой красотой.

В перетрушенном, растерзанном старинном доме еще можно было разгадать прежний продуманный порядок, созданный поколениями столяров. В кухне остались полки с посудой разного размера и назначения, в комнатах, в шкафах висели многочисленные плечики от одежды. На полу везде валялось много писем с марками, я пытался их разбирать, — кажется, писали клиенты столяра. Марки были старинные, еще времен Вильгельма, а также 20-х годов с цифрами миллиардов и миллионов и последние, с изображением Гинденбурга и Гитлера — Гитлер зеленый, красный, коричневый, серый, Гитлер в профиль налево, в профиль направо и т. д. Много валялось фотографических альбомов, по которым можно было проследить историю династии столяров со времен изобретения фотографии. Фотокарточки — групповые, похоронные, свадебные и другие. По этим карточкам угадывалась все возрастающая зажиточность семьи. Вот только я не нашел в доме никаких книг, кроме школьных учебников.

Впоследствии мы рассказали в штабе УВПС о мастерской. На двух грузовых посланцы поехали, забрали все оборудование. Потом я видел станки валяющимися под открытым небом на складе нашей части, все заржавело, испортилось и при отъезде было брошено.

Попали мы в имение на берегу Одера. Старый липовый парк почти погиб от огня нашей артиллерии, старинный дом был почти разрушен. Мы узнали, что это бывшее имение фельдмаршала Паулюса. После Сталинградской битвы сюда приехали эсэсовцы и всю его семью — жену и детей — куда-то увезли.

А вот, что больше всего мне запомнилось из нашей экспедиции, так это выселение немцев с той территории восточнее Одера и его притока Нейсе, которой в X столетии владел польский король Болеслав Храбрый.

Наши историки подсказали Сталину, где проходила древняя граница Польши, и он, отнимая у поляков восточную часть их государства с Брестом, Гродно и Молодечно, отдал им лакомый кусок земли, в некоторых частях наполовину заселенной немцами, а в некоторых частях, особенно в городах, сплошь немецкой, отдал такие искони немецкие города, как Штеттин и Данциг.

Ведь это все равно, что нам отдать финнам Ленинград, а полякам Киев.

Случайно ли так вышло, или нарочно наше командование подстроило — выселение было поручено польским воинским частям.

Не помню — зачем капитан Финогенов приказал переехать через Одер на его восточный берег, и мы могли наблюдать, как польские жолнежн (солдаты) являлись в какую-либо немецкую деревню, начинали заходить подряд во все дома и давали 24 часа сроку на сборы.

Покорно, без единого слова протеста, без слез, без просьб женщины, старики, дети собирались, бросая почти все имущество и скот. В Белоруссии и на Смоленщине, когда немцы выселяли жителей, те плакали, молили, упрашивали. А эти молчали, опустив глаза. В этом молчании сказывалась обычная покорность любой власти и одновременно таилось презрение. Немцы с молоком матери усвоили, что принадлежат к «высшей расе», и с потрясающей для нас гордостью молча переносили свои несчастья.

Я видел, как несколько немецких семей, нагрузив доверху разным скарбом огромный воз, отправились на запад на двух лошадях. Польские солдаты подскочили с руганью, распрягли лошадей и увели их. А женщины остались, тихо переговариваясь между собой — что им делать дальше.

И еще я видел все те же нескончаемые вереницы женщин, стариков и детей с велосипедами и детскими колясочками по всем дорогам будущей Польши и поверженной Германии.

Где-то в опустелой деревне мы остановились ночевать. Вечером Ванюша Кузьмин прибежал за мной, оказывается, в одном большом сарае устроилась на ночлег большая партия выселяемых немцев, которых конвоировали польские жолнежи.