Записки беспогонника
Шрифт:
Наладилась переписка через полевую почту. Я получал маленькие треугольнички со штампом военной цензуры. Жена с детьми и ее сестра Дуся с Валечкой переехали из Погоста в соседнее село Любец на Клязьме. Получал я письма и от старшего сына, который писал о своих школьных успехах, о прочитанных книгах. Жили они в лучшем колхозе района вполне благополучно, хотя жена заболела от таскания тяжелых мешков. А вот письма родителей из Дмитрова не радовали меня. Голод, недоедание, болезни — вот основное, о чем писали они. Отец начинал слепнуть, брат Владимир слал весточки из «эвакуации» (то есть из тюрьмы). Впоследствии
Я тогда все боялся, что начальство прознает о моем брате, «враге народа», что меня разоблачат, посадят. Изредка приезжал к нам в район начальник Особого отдела УВПС-100 капитан Карташов. Зачем он приезжал, о чем беседовал с комиссаром Сухининым и еще с кем-то, что он вообще делал — никто не знал, но когда я видел издали его высокую фигуру в гимнастерке со шпалой на петлице, то старался не попадаться ему на глаза.
Со старшим лейтенантом Панюшевым мне пришлось выехать на рекогносцировку километров за 12 в село Воронежскую Лозовку. Там надо было в первую очередь отрекогносцировать фасы (прямые отрезки) противотанкового рва, намеченного вдоль склона широкого оврага.
Воронежская Лозовка тянулась по дну этого оврага, а приусадебные огороды поднимались по склону и заканчивались у вершины густым кустарником. Можно было наметить ров либо по огородам, либо подняться выше к кустам.
Панюшев внес некоторые новшества в рекогносцировку. Мы с ним забирались на огороды и начинали рассуждать примерно так:
— А что если пустить ров вон на ту дыню? — говорил он.
— А не лучше ли провести между теми двумя арбузами? — отвечал я.
— Да, да, — соглашался Панюшев. — Эй, Иван, давай забивай колышек вот здесь!
Заметив посторонних людей в своем огороде, хозяйка выходила и беспокойно спрашивала:
— Это что же вы тут делать хотите?
Ей объясняли, что противотанковый ров перережет ее огород. Она, испугавшись, начинала нас просить как-нибудь миновать. Мы оставались непреклонными. Тогда Иван к ней подходил и что-то шептал в ухо.
Кончалось тем, что хозяйка зазывала нас в дом, угощала арбузом или дыней, иногда подносила заветную чарочку самогона, иногда наши карманы набивались яблоками, после чего колья вытаскивались из грядок и забивались в кустах. А я отмечал в формулярной ведомости отклонение трассы вследствие особых тактических соображений. Мы перелезали в соседний огород, и сцена повторялась сызнова. На третий день Панюшев и наши рабочие заболели поносом.
На этот раз было мобилизовано несколько тысяч человек местного населения, но наше УВСР-341 не возглавило эти работы.
Был получен приказ немедленно сниматься с места и двигаться к железнодорожной станции между Липецком и Мичуринском. В ожидании эшелонов мы жили там в ближайшей деревне.
Некрасов и я, получив сухой паек, ухитрились одновременно столоваться при походной кухне. Однако бухгалтера нас разоблачили, с позором выгнали из столовой и собирались лишить нас еды еще на несколько дней вперед. Зеге на их жалобу только рассмеялся.
На третий день подали товарные вагоны и мы поехали в Саратовскую область. Было это в конце августа.
Новая обстановка на фронтах, когда враг около Воронежа окопался и приостановил наступление и, наоборот, на дальних подступах к Сталинграду усилил нажим, требовала строительства оборонительных рубежей у Саратова, которому, в случае падения Сталинграда, враг стал бы непосредственно угрожать с юга.
Глава восьмая
Саратовский рубеж
Снова я попал в эшелон и снова стал жадно всматриваться в жизнь, мелькавшую через открытую дверь товарного вагона.
В начале осени поля выглядели еще страшнее, чем весной, — все цветы отцвели, сурепка и полынь побурели, несжатая рожь полегла и начала прорастать. Редко попадались картофельные борозды и копны, еще реже изумрудная озимь. Кое-где было видно, как женщины пахали на коровах или вскапывали землю лопатами.
Проехали через города Мичуринск, Тамбов, Кирсанов, Ртищево и везде видели ту же полынь и сурепку. Не доезжая ста километров до Саратова, наш эшелон свернул на юг по железнодорожной ветке на Баланду. На третий день мы прибыли на конечный пункт нашего пути — станцию Лысые Горы.
Началась выгрузка. С первой же автомашиной я и Некрасов поехали в районный центр Широкий Карамыш, где собирался разместиться штаб нашего УВСР-341.
Нас встретил главный инженер Карагодин, заранее выехавший с Воронежского рубежа на автомашине. Он дал нам час времени на подыскание квартиры и на еду.
Я поселился один в маленьком домике у некоей хозяйки, чей муж был на фронте. Жила она с двумя маленькими детьми и с параличной и полоумной, делающей под себя свекровью, отчего вся комната была пропитана вонью. Но сгоряча я этого не заметил, а когда захотел переменить квартиру, было уже поздно, все дома заполнились нашими людьми.
Пухленькая хозяйка вскидывала на меня томные глазки, а по ночам вздыхала и кашляла на своей перине. Я лежал на полу в двух шагах от нее, но делал вид, что не замечаю намеков. Несколько дней подряд она меня усиленно подкармливала, но потом, убедившись, что я не обращаю на нее никакого внимания, перестала меня приглашать к столу.
Районный центр Широкий Карамыш был большим селом, когда-то славившемся торговлей хлебом. Село раскинулось на берегу речки того же названия — притока Медведицы. По этой-то речке нашему УВСР предстояло строить оборонительный рубеж, который должен был защищать Саратов с юго-запада в случае немецкого прорыва из Сталинграда.
В штабе УВСР меня поразило большое количество военных — капитанов и лейтенантов. Оказалось, что все они прибыли на рекогносцировку этого рубежа. Карагодин представил Некрасова и меня старшему из них, высокому белокурому капитану с рыжими усами. Этот последний свел Некрасова с другим капитаном, а мне сказал, что мой начальник еще не прибыл, а сейчас приказал мне следовать за ним.
Дня три с утра до вечера я ходил следом за капитаном Наугольниковым Сергеем Михайловичем, который знакомился с расположением будущих БРО и принимал работу командиров-рекогносцировщиков. Меня он взял с собой просто, чтобы не было ему одному скучно.