Записки беспогонника
Шрифт:
Хотя для меня был он высоким начальством, однако мы с ним сразу близко сошлись и на ходу все время разговаривали об искусстве. Он, например, декламировал вслух Блока и Гумилева и говорил, что со мною отводит душу.
А был он человек желчный и резкий и часто отзывался о людях зло и презрительно. Между прочим, это он высказал мне достаточно остроумные фразы о не совсем чистых похождениях зятя моей жены Лейзераха, с которым прошлой зимой вместе находился во Владимире.
О перспективах войны капитан Наугольников отзывался весьма туманно, и нельзя было
— Неужели война продолжится еще год? — сказал я, помня о словах великого Сталина.
— А если два? А если три? — резко ответил он.
Тогда такие слова, не согласные с мудрыми высказываниями мудрейшего из мудрых, казались не только невероятными, но и весьма предосудительными.
Капитан Наугольников принимал работы командиров-рекогносцировщиков. И эта приемка иной раз сопровождалась комичными сценами, когда он, то остроумно издеваясь, то язвя, то обдавая холодным презрением, жестоко крыл рекогносцировщиков за те или иные просчеты. Я внутренне подсмеивался, а иногда жалел, глядя, как, неловко заикаясь, оправдывались армейские командиры.
— Самые тупые, некультурные, чванливые люди, — говорил мне Наугольников, — постоянно попадаются среди нашего комсостава, — оглянувшись, он добавил вполголоса, — среди политработников… — и он многозначительно обрывал фразу.
Вскоре из-за своего строптивого нрава он жутко переругался с начальником рекогносцировочных работ «пархатым евреем» майором Гершевским и был куда-то переведен, а пока, разгуливая со мной вдоль излучин Широкого Карамыша, действительно отводил душу.
— Я вас познакомлю с одним капитаном, который является счастливым исключением, потому что он инженер, окончивший гражданский вуз, — сказал мне Наугольников на пятый день нашего знакомства. — С ним вы будете рекогносцировать.
Утром, явившись в штаб, я увидел невысокого худощавого незнакомого мне командира с серьезными серыми глазами. Это и был капитан Финогенов Афанасий Николаевич, о котором мне говорил Наугольников и которому он меня заранее отрекомендовал.
В то же утро отправился я с Финогеновым на рекогносцировку.
Мы ходили с ним ежедневно километров за восемь и всю дорогу туда и обратно разговаривали, спорили, рассуждали отчасти о прежней жизни, об искусстве, отчасти о политике. Именно Афанасий Николаевич мне сказал, что немецкая стратегия нисколько не гениальна, а только талантлива и учена, и то на 99 %. А если нашим полководцам удастся найти этот недостающий один процент, мы победим.
Афанасий Николаевич до войны был инженер-строитель и работал в одной из ленинградских проектных организаций. Детей у него не было, вместе с женой он мечтал бросить Ленинград и устроиться где-нибудь в глухом углу учителем. Был он страстный охотник и рыболов, был и художник-любитель; как человек общительный и разговорчивый, он с увлечением рассказывал мне о своих, иногда невероятных, случаях на рыбной ловле и на охоте.
С той поры и до самого конца войны он остался для меня самым близким человеком, с ним я и сейчас переписываюсь, а бывая в Ленинграде, останавливаюсь у него, и в бесконечных воспоминаниях мы отводим свои души.
Работать с ним мне было очень приятно и интересно. Именно он выучил меня основам тактики и фортификации, дополнил прежние мои теоретические сведения для производства рекогносцировок. После практики у него я, пожалуй, смог бы рекогносцировать самостоятельно, тем более что каждый рекогносцировщик должен был обладать определенными топографическими навыками — верным глазомером и чувством рельефа.
Но приказ командования неукоснительно требовал, что рекогносцировщиками могут быть только военные командиры, а я, как рядовой, да еще необученный, должен был оставаться вторым лицом, даже если этот командир оказывался дурак дураком.
Приятно было работать с капитаном Финогеновым еще по одной причине: каждый день с утра он отправлял одного из наших рабочих воровать колхозную картошку, ведь все равно она останется в поле на зиму. Среди дня в условном месте мы сходились с тем рабочим у костра, над которым аппетитно кипели наши котелки. Афанасий Николаевич доставал из полевой сумки кусок сала, мелко нарезал его, поджаривал и щедро раздавал по всем котелкам.
Денег на руки я тогда получал очень мало — рублей 500 и большую их часть отсылал семье, а для себя разрешал покупать за 100 рублей лишь пол-литра топленого масла и растягивал его на целый месяц. Иногда я покупал мед, который был сравнительно дешев. Тогда благодаря незасеянным полям меду всюду было в изобилии. Вот почему совершенно фантастическими являлись заработки прославленного саратовца Ферапонта Головатого и других пасечников, которые легко жертвовали на оборону по сто тысяч рублей. Оказывается, и незасеянные поля могли приносить пользу.
Я уже говорил, что над нашим УВСР-341 стояло УВПС-100, которое можно было приравнять к полку. Во главе его стоял Богомолец, бывший до войны начальником строительства алюминиевого завода под Москвой. Главным инженером УВПС был Разин, о котором я уже рассказывал.
В начале октября, когда строительство рубежа по реке Широкий Карамыш уже заканчивалось, Итин, Некрасов и я были вызваны в штаб УВПС-100, находившийся в селе Большая Дмитровка за 15 км от Карамыша.
Получив сухой паек на несколько дней, мы отправились туда на автомашине. Со всех четырех УВСР собрались начальники техотделов и топографы на совещание.
Тут я впервые увидел вблизи грузную боровоподобную фигуру Богомольца. Прорыкав несколько невнятных фраз и помянув раза два-три имя великого Сталина, он предоставил слово Разину.
Главный инженер объяснил нам, что предстоит строительство второго отсечного рубежа, идущего перпендикулярно первому. Строительство это, разумеется, невероятно срочное, 60 тысяч местного населения прибудут через три дня, а рубежи еще не отрекогносцированы. На местах нас уже ожидают командиры-рекогносцировщики. Было сказано еще много громких и грозных фраз о крайне напряженных темпах и т. д.