Записки без названия
Шрифт:
– Фу, папка, ну какой же ты глупый…
Мы усваивали с детства, что выносить такие оценки по адресу родителей нам строжайше запрещено. А Виля…
В тот раз папа пытался заставить его погулять на улице. Для Вилиных слабых легких, уже однажды атакованных туберкулезом, это было очень полезно. Но Виля гулять ужасно не любил, боялся неожиданных и неприятных встреч с мальчишками и потому домоседничал… Каждый раз было мукой заставить его выйти на чистый воздух. Если еще со мною вместе – он соглашался. Но в тот день я болел. А день, как нарочно, выдался золотой – солнечный, с легким морозцем, со свежим снежком.
Виля
– Дурак!
Отец, потеряв терпение, отвесил ему плюху. Виля обиделся, но гулять пошел – и вернулся лишь через несколько часов, страшно довольный прогулкой: ему удалось полюбоваться на какую-то кавалерийскую часть, прогарцевавшую по городу.
Несколько лет назад Гита, предавшись воспоминаниям, высказала мне горькую обиду на моих покойных родителей, заявив, что "Додя бил Вилю". Это утверждение ужасно несправедливое. Но я не стал спорить: пришлось бы рассказывать о покойном сыне такие подробности, которые огорчили бы ее гораздо больше, чем мнимая "Додина несправедливость".
Но, говоря начистоту, должен признать, что папа Вилю недолюбливал и ни в малой степени не заменил ему отца, если не считать чисто материальных затрат.
Впрочем, Виля его уважал, называл "Додей" и на "ты", в то время как маме – своей кровной родной тетке – говорил "вы" и "тетя Бумочка". Почему так – не знаю.
К Виле мне подробно уже не нужно будет обращаться в дальнейшем рассказе – больше я его в жизни никогда не видел. Объясню лишь напоследок, отчего этой главке дано такое название: "Еврей Иванов".
Лермонтовский Печорин знал Иванова немца. Вилен Иванов числился евреем.
Вскоре после его рождения была Всесоюзная перепись. К Гите явились счетчики. Стали заполнять переписные листы и, когда очередь дошла до графы "национальность", с откровенным интересом уставились на нее: смешанные русско-еврейские браки были уже не внове, но их плоды в виде девочек и мальчиков еще только появлялись на свет – в гражданскую войну было не до того… Счетчиков интересовало, кем назовет эта еврейка своего сына. Гита, в пику им, сказала: еврей. С той поры при всех вопросах и учетах так его и записывала. Он уже и сам привык. До войны этому вопросу не придавалось так много значения, как сейчас, но все же нужно было часть на него отвечать: в школе, в библиотеке и т. д. Виля всегда называл себя евреем, и это, при его – из русских русской! – фамилии, неизменно вызывало изумление окружающих. Болезненно застенчивый мальчик страшно стеснялся, но твердо стоял на своем:
– Фамилия?
– Иванов.
– Год рождения?
– Двадцать четвертый.
– Национальность?
– Ев-рей!!!
(Подбородок в мелкой дрожи все выше-выше-выше, лицо в крупных конопушках все бледней-бледней… Так он смущался)
Первый звонокКак легко догадаться, мемуарист под этим заголовком намерен рассказать о начале своих школьных лет.Сказать по правде, старик Державин нас не заметил и не благословил. Однако письменное биографическое свидетельство о моем первом школьном дне – сохранилось. Да что там письменное… – Печатное! Без лишних слов отсылаю читателя к харьковской"Первый звонок
Все было приготовлено с вечера в новом портфеле – букварь, тетрадь и огромное румяное яблоко. Утром Ирочке Поляковой расчесали светлорусые пушистые волосы. У пояса легли два банта, вплетенные в тугие косы. Ирочка первый раз в своей жизни направилась в школу.
Сентябрьское солнце едва золотит верхушки деревьев. Совсем немного осталось до первого звонка, и его-то с нетерпением ожидают сотни учащихся.
Когда до начала занятий остается пять минут, учительница Мария Петровна ставит малышей своего первого класса "Б" по парам.
Широко раскрываются двери школы No 89.
– Первоклассникам дорогу! – говорит учительница. Дети идут через украшенный цветами вестибюль, мимо голубых колонн, едва успевая разглядеть портреты и скульптуры.
На первом этаже, неподалеку от выхода, расположен первый класс "Б". В открытую дверь класса пара за парой входят дети.
Мария Петровна указывает парты. Доносится трель звонка. Занятия начались…
Урок принял форму интересной беседы. Мария Петровна, научив детей говорить по очереди, задает вопросы: кто кем хочет быть после окончания школы. Детвора, не стесняясь, отвечает:
– Хочу быть военным инженером.
– Летчиком.
– Врачом.
– Машинистом.
– Пограничником.
Мария Петровна довольна.
Умело, интересно ведет урок Мария Петровна Курдюмова. Она рассказывает, в каких условиях приходилось ей учиться.
– …Школа была неуютная, маленькая. В двух комнатках стояли неудобные скамьи… -
Потом, обращая внимание на просторный, сверкающий чистотой, уютный класс, Мария Петровна спрашивает:
– Дети, кто же заботится о нас?
И малыши радостно называют любимое имя – Сталин.
– Может быть, когда научимся, напишем ему письмо?
– Конечно, напишем.
– Что же мы будем писать?..
Девочки и мальчики встают со своих мест, предлагают текст письма. Все внимательно слушают Феликса Рахлина. Мальчик с чувством говорит:
– Дорогой Сталин! Спасибо Вам за то, что у нас такое счастливое детство, что Вы дали нам такую красивую школу. Мы будем отлично учиться.
– Теперь остановка за малым, – шутит Мария Петровна. – надо научиться писать.
Во второй половине урока Мария Петровна окончательно покорила ребят. Она говорила о том, как надо беречь книги, и под общий хохот нарисовала на доске чучело, которое… не следует рисовать в учебниках.
Декламировали стихи. Детвора знает произведения современных поэтов, знает Пушкина.
Прозвучал звонок.
На втором уроке Мария Петровна будет учить детей считать, на третьем – покажет буквы.
Ребята решили скорее научиться писать. Ведь им предстоит послать письмо своему отцу дорогому Сталину. Надо описать много замечательного, чудесного.
Галина Гольтц"
А теперь, как водится в мемуарах, прокомментируем документ эпохи. Надо сказать, Галина Гольтц в своем репортаже кинематографически точно воспроизвела не только факты, но и атмосферу того дня.