Записки безумной оптимистки. Три года спустя: Автобиография
Шрифт:
Брак продлился считаные месяцы. Очень скоро мы с Димой разбежались в разные стороны, но я ни разу в жизни не пожалела о том, что выходила замуж за Демина, потому что у меня остался сын Аркашка. Аркадий ни разу не видел своего отца. Дима, знавший о рождении сына, исчез из моей жизни навсегда, испарился, словно капля воды на горячей сковородке. Он никогда не платил алиментов, не звонил, не интересовался, как живет мальчик. Думаю, не знает он и о том, что стал дедушкой. А я, даже в самые тяжелые годы, не решилась беспокоить Диму никакими просьбами о материальной помощи, сама вырастила мальчика. В загсе регистрировала ребенка уже после моего разрыва с его отцом, поэтому я не колеблясь дала ему свою фамилию. Мой отец к тому времени уже
Наверное, никто не удивится, узнав, что моим вторым мужем стал Борис. Несколько лет понадобилось, чтобы понять: это не мой мужчина, просто он до оскомины похож на другого, когда-то любимого. Никаких претензий к Боре или обид на него у меня нет. Он старался, как мог, стать хорошим мужем, пытался заработать денег, изо всех сил делал вид, что маленький Аркашка его не раздражает. Но вскоре стало ясно, что мы совершенно разные люди. В советские годы, разводясь, вы должны были указать в анкете причину разрыва, среди прочих существовала такая формулировка: «Не сошлись характерами». В отношении нас с Борисом это было чистейшей правдой. Ну представьте себе сапог и перчатку. Безусловно, нужные, хорошие вещи, но вместе они не пара. Вот и мы были такими сапогом с перчаткой и, промучившись рядом несколько лет, решили разойтись. Я очень рада, что Борис нашел вскоре любимую женщину и зажил счастливой семейной жизнью. Он стал доктором наук, известным ученым, добился всего абсолютно заслуженно, ценой собственного труда. Никаких людей, помогших Борису делать карьеру, в ранние годы около него не было. Просто он обладал редкостным трудолюбием, целеустремленностью и веселым вечеринкам предпочитал сидение в библиотеке. Поэтому и дошел до вершин науки. Мне трудно в чем-то упрекнуть Бориса, кроме одного: он не любил Аркашку, и в конце концов, встав перед выбором: сын или муж, я выбрала сына. И еще одно: ну зачем он был так похож на мою первую любовь? Кабы не эта шутка судьбы, я бы спокойно прошла мимо Бориса.
Мой сын родился 29 сентября 1972 года. Совершенно неожиданно в тот день пошел крупный снег, огромные хлопья падали за окном, я смотрела на них, слушая грубые крики акушерки:
– Эй, Васильева, ты здесь не одна, тужься давай!
В тот самый момент, когда мальчик появился на свет, к окну с внешней стороны подлетел голубь и начал биться в стекло.
– Гляди, – вздохнула акушерка, – чья-то душенька явилась посмотреть на младенца!
Учитывая тот факт, что мой сын появился на свет на сороковой день после смерти Аркадия Николаевича, вы поймете, отчего, услыхав эти слова, я потеряла сознание.
Никаких колебаний, как назвать новорожденного мальчика, у меня не было. Еще до того, как получила в руки тихо пищащий сверток, я знала – это Аркаша.
Честно говоря, с мальчиком мне повезло. В первые годы это был тихий ребенок, практически никогда не плакавший и не просивший есть. Очень хорошо помню, как, принеся его из роддома, я покормила сына, уложила в кровать и, мельком глянув на часы, решила тоже поспать. Стрелки показывали восемь вечера, следующий раз кормить ребенка нужно было через три с половиной часа. Я плюхнулась в кровать, а когда раскрыла глаза, за окном ярко светило солнце, был почти полдень. В полном ужасе я бросилась к кроватке, младенец тихо спал.
Потом я поняла: если не покормить мальчика вовремя, он не станет просить есть никогда.
Академический отпуск в университете я не брала, у меня имелась Фася, которая практически воспитала правнука. Только благодаря бабушке я смогла ходить на занятия, а потом защитить диплом.
В 1974 году я получила книжечку и «поплавок», нагрудный знак ромбовидной формы, который в мое время вручался всем выпускникам МГУ, не знаю, сохранилась ли эта традиция до сих пор.
Нужно было устраиваться на работу. И здесь мне помог муж моей сестры, Владимир Николаевич Ягодкин, он устроил меня переводчицей к генеральному консулу СССР в городе Алеппо, это в Сирии. Если помните Шекспира, то Отелло был мавром из города Алеппо.
Владимир Николаевич рассудил просто: денег у Груни нет совсем. И это правда. После папиной смерти на сберкнижке остались сущие копейки. Отец был человеком щедрым и добрым, он охотно давал в долг, никогда особо не настаивая на отдаче. После его смерти только двое приятелей принесли маме одолженные суммы, остальные только говорили:
– Да, да, Тамара, через недельку, обязательно!
В результате я, новорожденный Аркашка и бабушка-пенсионерка оказались на иждивении Тамары, зарплата которой составляла не слишком большую сумму. Незадолго до смерти мой папа вступил в жилищно-строительный кооператив. Он внес первый взнос за двухкомнатную квартиру и сказал:
– Вот, дочка, построится дом, переедешь туда. Сейчас я подпишу договор на новую книгу и оплачу «двушку» полностью.
Но сделать дочке царский подарок папа не успел, вот Владимир Николаевич и решил мне помочь.
– Поедешь на два года, – изложил он свой план, – заработаешь на мебель, выплатишь полностью пай, а потом станешь спокойно работать в какой-нибудь «Московской правде», поди, плохо?
Ягодкин был по тем временам почти всесилен, поэтому я и оказалась в консульстве. Замкнутый мир советской колонии за рубежом – это тема для отдельной книги. Скажу только, что нравы, царившие в генеральном консульстве, показались мне отвратительными. Впрочем, я никогда не собиралась делать дипломатическую карьеру, просто приехала подзаработать. И еще мне страшно повезло: основная масса сотрудников жила при миссии, но нескольким переводчикам в общежитии места не нашлось, поэтому я жила в городе, в доме, населенном арабами. Это было счастьем.
Рабочий день в консульстве длился с восьми утра до двух часов дня, потом следовал перерыв, и к восемнадцати требовалось вновь идти на службу, но не каждый день. Еще консул частенько ездил в командировки, и его в них сопровождал другой «толмач» – мужчина. Я же могла в это время делать что хочу.
В очень короткий срок я познакомилась с соседкой, девушкой по имени Сухилья. Ее французский язык оставлял желать лучшего, но мы разговаривали без особых проблем. Впрочем, я моментально освоила азы арабского, и диалог в магазине, на рынке, в городе способна была вести на языке сирийцев. Самое интересное, что я помню кое-какие обороты и сегодня. Мы с мужем совсем недавно, находясь на отдыхе в Тунисе, решили купить золотую цепочку. В арабском мире принято торговаться, я после Сирии делаю это виртуозно и очень хорошо знаю, если торговец начинает орать: «Ты грабишь мою семью и детей», – нужно незамедлительно уходить. Следующий этап: лавочник бежит за вами и называет приемлемую цену.
В Тунисе я, естественно, разговаривала на французском языке. Сбив цену за украшения с трехсот долларов до пятидесяти, я утомилась и стала пить воду. Торговец ухмыльнулся и спросил у хозяина по-арабски:
– Ну и до какой суммы скинуть цену?
– Можешь до двадцати, – зевнул тот.
Араб снова повернулся ко мне:
– Последнее тебе слово – сорок!
Я отозвалась на его родном языке:
– Не обманывай! Хозяин велел отдать цепочку за двадцать!
Лавочник чуть не умер, он принялся тыкать в меня пальцем и орать:
– Эта! Эта! Эта говорит по-нашему.
В результате на меня пришло смотреть полрынка.
Оказавшись в Сирии, я окунулась в чужую ментальность. В каких-то вопросах мы с Сухильей были неспособны понять друг друга.
– У вас все делает одна жена? – ужасалась она. – Стирает, готовит, убирает, рожает детей? Какой кошмар!
Я же категорически не соглашалась, что у мужчины должно быть минимум три супруги.
– Ну пойми, – втолковывала мне Сухилья, – вот муж ушел работать, а ты осталась дома одна? Тоска, ни поговорить, ни кофе попить…