Записки экспедитора Тайной канцелярии. К берегам Новой Англии
Шрифт:
– Месье, он все-таки будет драться.
Фалинелли с недоумением смотрел, как Иван нетвердой походкой двинулся в его сторону. Самойлов вытащил шпагу и отбросил ножны. Худощавый итальянец с красивым лицом склонил голову и отсалютовал сопернику. Несмотря на состояние одного из дуэлянтов, формальности были соблюдены. Иноземцы многозначительно переглядывались, кивая на Ивана и качая головой, когда осматривали оружие. Наш герой косых взглядов не заметил, пошатываясь, вышел на середину лужайки и встал в позицию, Фалинелли с саркастической улыбкой на устах последовал его примеру.
Едва соперники начали поединок, как стало очевидно, насколько умело фехтовал иноземец и
– Ваня! – крикнул он, выплюнув соломинку, что жевал с досады.
– Вася! – отозвался Самойлов и двинулся на итальянца.
Но тот серией ловких ударов заставил Ивана пятиться. А тут еще вечерняя роса, как на грех, – поскользнулся наш герой и через мгновение лежал на сырой траве. Фалинелли навис над ним, приставив острие клинка к груди:
– Ви есть повержен! Ваши извинения, и я считать дело чести закончен!
Самойлов посмотрел на небо, покосился на спешившего к нему Вожжова и согласно кивнул, ударив от злости кулаком по земле. Изящная «бабочка», начертанная шпагой в воздухе, и ответный кивок итальянца закончили дело. Недавний соперник протянул Ивану руку и помог подняться. Вожжов принял раздосадованного приятеля в объятья и повел к карете со словами:
– Ну поскользнулся. Ваня, да не переживай! Я вон третьего дня на крыльце как плюхнулся!
Иван резко обернулся к товарищу. Да неужто не понятно?! Он схватил его за грудки и, хорошенько встряхнув, выкрикнул:
– Так то ж на крыльце!
Потом словно осознав, что Василий здесь ни при чем, отпустил его, но выместил досаду на дверце кареты – со всего размаху двинул по ней кулаком:
– Я дуэль продул!
– Тише, тише, – успокаивал разбушевавшегося дуэлянта Вожжов, запихивая его в карету.
По дороге Василий все продолжал втолковывать абсолютно несчастному Ивану прелести столь удачного исхода:
– Дык ты подумай, что все к лучшему и будет. Вот ежели, к примеру, упаси господи, ты бы его продырявил, вот ведь канитель поднялась бы, и матушка императрица, не дай бог, осерчала. А так вроде ничего и не было, побренчали себе шпажонками и разошлись. Какой спрос!
Да что он такое говорит?! Не он ли в доме Меншикова готов был в драку лезть за честь мундира. Не эту ли горячую голову спасал Иван, пойдя на дуэль во избежание скандала? А теперь Василия как подменили – сама покладистость! Конечно, ему-то что, не он нынче опозорен!
От одной мысли о позоре Ивану захотелось зарыдать, чего он, конечно, не сделал, а только простонал в ответ:
– Ага, теперь сплетен не оберешься:
– Ладно, поедем ко мне, там выпьешь и все забудешь. У меня уж, поди, собрались наши.
Бедный Ваня совсем напрягся:
– Про «наших», я тебя прошу, там – ни слова!
– Ни-ни! Что ты, – заверил его Вожжов.
Карета свернула в переулок и остановилась у дома, где квартировал Вожжов.
В гостиной действительно было уже полно народу: товарищи Василия по полку, полупьяные девицы – то ли полюбовницы их, то ли из публичного дома привезены. Все шумели, пили неумеренно, веселились. Иван сел за стол, обнаружил перед собой кружку с вином, выпил до дна. Встряхнул головой. Гостиная покачнулась перед глазами. Из мути возник захмелевший Вася, подлил еще вина, попытался вновь втолковать:
– Я вот третьего дни тоже.
– Тихо! – зашипел на него Иван.
Тут к Вожжову подскочила шустрая смазливая девка, вольно обняла его и повлекла за собой. Василий засиял, как начищенный котелок, и, прокричав «Ваня, я пошел!», устремился за обольстительницей. Самойлов остался один за столом. От выпитого и пережитого к горлу подкатывала дурнота. Иван поднялся и пошел было к выходу, но наткнулся на группу полупьяных драгун, которые, насмешливо поглядывая на него, стали вдруг разыгрывать представление: один из них, Бугров, опрокинул приятеля на лавку и принялся размахивать вилкой, а затем приставил ее к горлу лежащего и выкрикнул: «Ви есть повержен!» Получилось настолько потешно, что остальная компания дружно расхохоталась. Кровь бросилась Самойлову в голову – такого открытого издевательства он никак не мог стерпеть.
– Ах ты, мерзавец! – задохнулся он от гнева и рванулся в сторону Вожжова, гоготавшего громче всех.
Но тут комната поплыла, в ушах зашумело, и наш несчастный, так и не успев расправиться с обидчиками, рухнул в беспамятстве им на руки.
Сознание вернулось (если это можно назвать сознанием – голова нещадно гудела) лишь утром. За окном надрывались не первые, видать, петухи, солнце уже взошло и надоедливо лезло в глаза. Иван приподнялся на локте, оглядел комнату, попытался вспомнить, что произошло, но память пока отказывалась служить ему. Дурнота подступила к горлу. Иван снова бессильно упал на подушки. Тут за дверью послышались голоса. Самойлов ясно различил вопрос:
– Постоялец твой дома?
– Еще почивают, – ответила хозяйка.
Но тяжелые шаги, несмотря на сей довод, стали быстро приближаться, дверь распахнулась, и в комнату вошли несколько человек. В первом – важном, изысканно одетом господине с суровым взглядом – Ваня, хоть и был еще не в ладах с головой, сразу признал Ушакова. А осознав, что за важная персона посетила его самолично, совсем растерялся.
– Он? – строго и как-то даже брезгливо спросил Андрей Иванович.
– Так точно, он, Самойлов! – ответил стоящий рядом драгунский капитан Сухов.
Ушаков прошелся по комнате, не снимая шляпы и плаща, глянул в окно и только после этой весьма ощутимой паузы заявил тоном, не терпящим возражений:
– Одевайтесь, сударь, вы обвиняетесь в убийстве!
Услыхав этот страшный приговор, Иван от ужаса забыл про хворь и рывком попытался встать.
– В убийстве?!
Но тут голова, словно колокол, наполнилась гулом, а горло сдавил очередной комок дурноты. Бедолага судорожно схватил медный кувшин со столика, приложил прохладный металл ко лбу и едва выговорил: