Записки экспедитора Тайной канцелярии
Шрифт:
– Господа, а это те, кому мы обязаны своим спасением, – неожиданно любезным тоном провозгласил Ла Шанье.
Пришлось раскланяться. Хоть и не был Ваня искушен в дворцовой жизни, однако сановного господина приятной наружности узнал – то был лейб-хирург Иван Иванович Лесток. Отец рассказывал о нем с большим уважением и как-то показал его мельком на том единственном приеме, куда взял с собой отрока-сына «для развития представлений о светском обхождении». Помнилось ему, как было радостно услышать, что молодого придворного тоже зовут Иваном. Отец, однако, тихонько возразил, что, дескать, никакой Лесток не Иван на самом деле, а Иоганн Герман,
На слова Ла Шанье отозвался неизвестный Самойлову француз, судя по всему, тоже шишка немалая:
– Отрадно видеть, что армия русская строится по европейскому образцу!
Прозвучало это как-то слишком бесцеремонно. Лесток поморщился и, будучи по натуре человеком дипломатического склада, поспешил сгладить сие выступление:
– Ежели государыня наша Екатерина изволит и далее применять науку европейского маневра, то виктория российской короне в войне гарантирована! – Для пущей убедительности он поднял бокал и широко улыбнулся.
Тут неожиданно для самого себя встрял в разговор Иван:
– Однако позволю не согласиться! Та фортификация, кою государь применил в Полтавской баталии, не имела применения в Европе до того.
К ним подошел Фалинелли и любезно поклонился Лестоку. Ла Шанье обратился к итальянцу в продолжение начатого ранее разговора:
– Как вы сказали? Сию кумпанию выиграл редут?
– Да. Землекопы были решающей силой! – усмехнулся Фалинелли.
Это прозвучало совсем уж вызывающе. Тут вдруг не выдержал Вожжов, заметно охмелевший к этому моменту:
– Как вас понимать? Вы хотите сказать, что сражение выиграли землекопы?
Возбужденное состояние русского офицера позабавило итальянца, и он не смог отказать себе в удовольствии подразнить зарвавшегося драгуна:
– Это сказал не я, а вы! – заявил он с издевкой и оглядел окружающих, ожидая реакции.
Реакция не замедлила – ловкая словесная игра вызвала всеобщее веселье. Для Вожжова этот смех был, что красная тряпка для быка. Он покраснел и вскинулся, а наглый иноземец в ответ лишь насмешливо поклонился и направился было к дамам. Вожжов оказался в центре внимания. На него с ожиданием смотрели все, кто стал свидетелем этой короткой перепалки. Не ответить на вызов было невозможно. Драгун решительно бросился вслед за обидчиком, нагнав, схватил за плечо, развернул к себе и замахнулся своим огромным кулаком. Самойлов едва успел остановить занесенную руку. Допустить столь мужицкое поведение на ассамблее было никак невозможно, это навсегда запятнало бы честь русского мундира. Дерзость повисла в воздухе, все ждали, чем разрешится нежданная схватка. Надо было спешно как-то выходить из ситуации.
– Сударь, вы нанесли оскорбление, принизив победу русского оружия, – Иван говорил, а по спине его полз холодок ужаса перед неизбежностью того, что сейчас прозвучит. – Я вам не могу этого простить.
Фалинелли смерил Самойлова презрительным взглядом: эта солдатня совсем забылась, где и с кем говорит!
– В самом деле? Вот уж не знал, что можно оскорбить оружие! Впрочем, мне безразлично, к вашим услугам.
– Дай
– Я буду ожидать вас в парке! – докончил вызов Иван, продолжая удерживать товарища.
– И немедленно! – крикнул Вожжов.
– Как скажете! – ответствовал Фалинелли и, окинув глазами окружающих, обратился к французскому послу: – Вы не составите мне компанию? По-моему, в России в моду стали входить дуэли.
Часть II
Особое положение
Глава I,
повествующая о том, как иногда только кажется, что дуэль завершилась миром
Начнем новую главу нашего романа так, как ее начал сам Иван Самойлов в своих записках:
Возвращаясь в свой полк и выполняя волю покойного отца, я оказался втянутым в странную придворную интригу. В то время мы были молоды и горячи и превыше всего ценили честь. Так случилось, что на ассамблее я вызвал на дуэль итальянского посла. То ли выпитое вино ударило в голову, то ли слова иностранца действительно были оскорбительны, а может, я просто ревновал свою Вареньку к этому выскочке… Ведь он был вхож в ее дом, а я довольствовался минутными встречами.
Еще хмель не выветрился, а мы уже сошлись с Фалинелли в поединке.
Соперники укрылись от посторонних глаз в глубине парка. Дуэли, которые строжайше запретил Петр I в конце царствования, еще не вошли в моду, как это будет во времена Елизаветы, но и запреты уже не соблюдались с должным рвением. По столице весть о поединках распространялась с молниеносной быстротой, и каждый из них становился объектом жарких пересудов. Однако до смертельного исхода дело доходило редко. Соперники, как правило, останавливались после первой крови. Виновного вызывали к Ромадановскому или Ушакову, но лишь два случая увенчались кандалами и каторгой. Оба наших драгуна, окрыленные наградами и разгоряченные вином, не особо тревожились о последствиях. Вожжов подбадривал товарища:
– Ты не шибко-то бойся этого басурманина.
Самойлов, пытаясь держаться прямо, ответствовал:
– Да я-то и не боюсь. – но пошатнулся и оперся на шпагу.
Вожжов помог нашему герою устоять на ногах:
– Вот и молодец! Ты фехтовальную науку-то вроде знаешь?
– Ты ж знаешь, что знаю! – петушился Иван.
– Знаю, что знаешь. Вот и славно, а то. не ровен час, – драгун перекрестил приятеля и трижды плюнул через плечо.
Секундант Фалинелли, господин с величественной осанкой, участливо покосился на Ивана и неуверенно спросил, обращаясь больше к Вожжову, нежели к Самойлову:
– Вы уверены, что можете драться?
Приятели переглянулись, словно спрашивая друг у друга: «Что имеет в виду этот наглец, посмев поставить сей факт под сомнение?»
– А почему же нам не драться?! – задиристо спросил Вожжов. Он обнял Самойлова за плечо: – Ваня!
Тот, не отводя от секунданта тяжелого хмельного взгляда, ответил:
– Вася!
Секундант покачал головой и направился к Фалинелли. Итальянец в одной рубашке, как и требовали условия дуэли на шпагах, разминался неподалеку.