Записки экспедитора Тайной канцелярии
Шрифт:
– В каком убийстве?
Ушаков все так же неспешно подошел к креслу, концом трости скинул с него Ванин кафтан, уселся и приказал своей свите:
– Обыщите дом, двор и сад.
Те вышли. Несчастный, ничего не понимающий Иван попытался врачевать голову прикладыванием кувшина, затем поискал спасения на дне сосуда, но тот был пуст. Более помощи ждать было неоткуда, оставалось только повиноваться и уповать на милость божию.
Как добрались до Петропавловской крепости, Самойлов помнил смутно – ужас перед содеянным (или несодеянным – кто знает? – память так и утаила от Вани некоторые подробности вчерашнего вечера) сковал его мысли и чувства. Казалось, в следующий момент уже шли они по гулким коридорам каземата, затем очутились в камере для допросов, где Ивана усадили на невысокую скамью, руки ему оставили связанными. Пленник окинул взглядом голые стены подземелья, каменные своды, на которые падали причудливые тени от разведенной жаровни. Было здесь мрачно и сыро, казалось, что даже воздух пропитан чем-то зловещим.
Знакомый уже Туманов приступил к допросу жестко и с каким-то особым рвением:
– Значит, ты никуда не выходил, после того как покинул дом Вожжова?
– Дык я же в беспамятстве был. – Иван не знал, какие подобрать слова, чтобы ему поверили. Хоть бы скорее объяснили, в чем его подозревают, а то что и думать, неведомо!
Туманов вдруг вытянулся в струнку, а за спиной Самойлова раздался знакомый строгий голос Ушакова:
– А вот товарищи твои сказывали, что ты по приезде грозился: мол, не жить ему, подлецу… Это ты про кого?
– Так это про Вожжова! Растрепал всем про дуэль, подлец!
– Дуэль с господином Фалинелли?
– Ну да… поругались мы с ним.
Ивану стыдно было вспомнить, как глупо и самонадеянно он вел себя, затеяв ссору на торжественном приеме, а затем явившись хмельным на дуэль. Да что теперь: сумел заварить кашу, сиди и расхлебывай. Ушаков с интересом наблюдал за сменой настроения на лице пленника, но продолжал гнуть свою линию:
– Позвольте полюбопытствовать, из-за чего же вы с ним поругались?
– По поводу русского маневра… боевого. Штиля ведения Полтавской кампании.
Ушаков развеселился:
– Браво! И кроме как дуэлью этот вопрос решить нельзя было?
И этот туда же! Смешно ему! А ведь на честь русского мундира иноземец покушался. Прилюдно!
– Да как ему, басурманину, доказать-то? – вскрикнул было Иван, да осекся, вспомнив, на кого кричит и где.
– Ну и что? Доказал? – презрительно поинтересовался Андрей Иванович.
– Доказал, – скис наш герой.
– То есть совершил смертоубийство итальянского дворянина! – встрял Туманов.
Вот те на! Что же он такое говорит? Не осведомлен, видать.
– Так дуэль же миром кончилась, – пояснил Иван, надеясь, что на том все и разрешится.
– Милостивый государь! – отрезал Ушаков. – О том, что ваша дуэль кончилась миром, знаем только я, он (кивок в сторону Туманова) и ваши друзья по полку, а вот то, что ваш визави в тот же вечер был убит у себя в доме, знает вся Москва!
– Как?! – ужаснулся Ваня. – Убит?
– А что вы так испугались? – с издевкой произнес начальник Тайной канцелярии. – Не вы ли перед этим хотели ему кишки выпустить?
В эту минуту в камеру вошел офицер, что-то прошептал Туманову, отдал ему какой-то предмет и тут же вышел.
– Нашли, Ваша светлость! – радостно объявил Туманов и показал Ушакову окровавленные каминные щипцы. – Он в сарае их схоронил, на земле около колоды.
– Я?! – вскричал Иван.
И тут он все понял: что ему не поверят, что свидетелей у него нет, да он и сам точно не может сказать, что делал с того момента, как кинулся на Вожжова в гостиной. И что влип он так отчаянно – хуже уже и некуда!
В одном наш Иван был уверен твердо: ни при каких обстоятельствах он не способен был убить человека не в прямом поединке.
Глава II,
из которой мы узнаем, как отсечение головы может спасти осужденного от смерти
Ушаков прошелся по камере, оглядел щипцы и скомандовал:
– Приготовьте все!
– Ввести! – крикнул Туманов в приоткрытую дверь.
Тотчас солдаты втащили под руки парня, одетого, как и Самойлов, в солдатские штаны, сапоги и белую нательную рубаху. Лицо его было опущено и скрыто лохматыми космами, но мастью он тоже походил на Ивана. Да и роста был такого же. Его проволокли в соседнюю камеру, двери притворили, но не до конца, и было видно, как несчастного подвели к дыбе и начали привязывать.
Иван между тем совсем потерял голову и все твердил одно:
– Я не убивал. Не убивал. Не убивал я!
– Да знаю! – отрезал Ушаков. – Эх, молодой человек!..
– Как? – ошалел Самойлов от откровений начальника Тайной канцелярии. – А зачем же я. здесь?
– А как я могу поверить, что ты сказал правду, не подвергнув тебя допросу? Начинайте! – крикнул Андрей Иванович так, чтобы его было слышно в соседней комнате.
Иван разглядел в щель, что палач засучил рукава и взял кнут с железными шарами. Через мгновение воздух прорезал дикий крик пытаемого. Иван сжался, будто это по его спине полоснули. Ушаков наклонился над самым ухом и спросил:
– А теперь отвечай быстро, готов ли ты послужить Отечеству?
– Я присягу давал! – возмутился Самойлов.
– Считай, что ты ее заново даешь, будто только что родился!
– Но.
– Да пойми же ты, неспроста все это! Неужели тебе самому не хочется узнать, кто убил?
– Хочется!
– Так в чем же дело? Место твое сейчас здесь! Послужи России инкогнито, не бравируя орденами на груди, а стоя у самого изголовья короны да державу оберегая. Разве это не честь для настоящего героя, беззаветно любящего Родину? – и Ушаков крепко ткнул в спину Самойлова, как бы требуя тем самым от упрямца правильного ответа.
– Так я служу! – возразил наш герой, все еще не понимая, чего от него хотят.
– Да! Служу! – разозлился Андрей Иванович. – Что толку в твоем полку? Попойки да драки! А здесь, в Приказе, ты можешь по-настоящему встать на страже государства Российского!
Животные крики несчастного из соседней комнаты отзывались дрожью во всем теле, не давали собраться с мыслями. Иван с трудом осознавал, что происходит, и уже, кажется, согласен был на все.
– Что я должен сделать?
Ушаков переглянулся с Тумановым и подавил вздох облегчения.