Записки экспедитора Тайной канцелярии
Шрифт:
– Вы его уже опросили? – продолжал выстраивать цепочку событий Толстой.
– Пытались, – неохотно признался Андрей Иванович, – старик помер от удара.
– Но мы обыскали весь дом, – добавил Туманов.
– И?.. – терял терпение граф.
– Пока не нашли! – отрезал Ушаков. – Но, к слову сказать, не мы одни пытались.
– Это как понять?
– Французы наши перерыли все у Фалинелли и наведывались к Белозеровым.
Поняв, что ничего более по сему грешному делу не известно, Толстой взглядом и кивком головы приказал начальнику Тайного приказа отпустить своих людей, а когда Иван с Тумановым вышли, спросил:
– А что наш Самойлов?
– Смышлен, – ответил Ушаков, – но есть за ним один грешок – врать не умеет!
– Ты знаешь сказку про черепаху и зайца? – помолчав немного, произнес граф. – Мне очень надоело быть черепахой!
И он выразительно посмотрел на Андрея Ивановича. Потом вдруг рассмеялся, но смех его был каким-то желчным. Что оставалось делать Ушакову? Только рассмеяться вместе с графом: пусть уж Толстой развеется этим смехом, а там, глядишь, и поостынет. Отсмеявшись, Толстой бросил веер на стол, еще раз значительно глянул на Ушакова – помни, мол! – и покинул кабинет. «Остынет, – подумал Андрей Иванович, – не впервой! А вот Самойлову придется остудить свой пыл, пока он еще куда-нибудь не сунулся».
Нравился Ушакову этот парень. И нюх у него был, и хватка, необходимая тайному сыщику, и благородство, что в последнее время было редкостью в людях вообще, да и в его ведомстве не часто встречалось. Но многому еще учить его надобно, а то и сам пропадет, и государству Российскому не то что пользу, а непоправимый урон может нанести. Их служба ошибок не прощает. А потому, отправляясь ставить точку в деле Белозеровых и велев Ивану занять место рядом с собой в карете, в который раз втолковывал Андрей Иванович своему подопечному прописные, казалось, истины:
– Преображенский Приказ и Тайная канцелярия, Самойлов, потому и называются тайными, что все, что происходит в них, есть дело государственной важности и наружу не выходит, – Ушаков стукнул тростью в потолок кареты и крикнул: – Останови-ка, дружок!
Они вышли, и Андрей Иванович продолжил свои наставления:
– То, что ты знаком с Белозеровыми, ничего хорошего ни тебе, ни им не сулит.
– Да, но. – попытался возразить Иван, а Ушаков опередил его:
– Молчи, все знаю. но сделать ничего не могу..
Они прошли к дальней заставе. Серый балтийский туман окутал окрестности. Ушаков остановился и устремил взгляд вдаль, словно задумался о чем-то. Иван решился, наконец, втолковать этому бессердечному служаке, что есть на свете вещи превыше долга и что он так приучен. Но урок, который подготовил ему Ушаков в то туманное утро, оказался красноречивее всяких слов.
Из дверей дома, на углу которого они остановились, конвой вывел трех женщин, одетых в дорожное платье. В руках у арестанток были узелки, солдаты посадили их на телегу. Лошади тронулись, и одна из несчастных обернулась. И только тут Самойлов увидел глаза – те единственные, ради которых и стоило жить. Он рванулся вперед, Андрей Иванович попытался удержать его от ненужного шага, уперевшись массивным набалдашником трости в грудь, но Иван оттолкнул Ушакова и бросился к телеге, увозившей семью родовитого дворянина в неизвестность.
Андрей Иванович не двинулся с места, так и остался наблюдать, как солдаты преградили путь нашему герою, как тот сопротивлялся, пытаясь прорваться к любимой, – но все тщетно. Телега уезжала все дальше, разлука была неминуема. Иногда человеку остается лишь смириться со своей долей.
В бессилье упал Иван на колени, стиснув зубы и пытаясь сдержать стенания. А мерный голос подошедшего Ушакова подвел итог только что преподанного урока:
– Не усвоил ты новых правил, Самойлов. Может, хоть это тебя чему научит. Ты теперь себе более не принадлежишь. У тебя особое положение. На страже короны стоишь тайно!
Словно вспоминая эти слова, запишет Самойлов в своем дневнике:
Любовь меня посетила лишь однажды, и несмотря на то, что в дальнейшем я встречал немало красивых женщин, я остался верен только ей. Судьба, как бы издеваясь надо мной, несколько раз сводила меня с мечтой моей, но каждый раз отбрасывала меня прочь.
Часть III
Отпуск
Глава I,
о верности, любви и высокомерии
Новая служба в приказе тяготила меня, я тосковал по той свободе, что была в моем полку по сравнению с теперешним положением. Никак не выходило из головы то странное стечение обстоятельств, благодаря которым я лишился имени, любви… Нависшая надо мной неопределенность доводила меня до отчаяния…
Простим нашему герою подобные мысли. Это зрелости свойственны холодный расчет и корыстные мотивы, а наш герой был молод. Служба Отечеству волновала его, поскольку он был сыном человека, на гербе которого первым словом могло быть начертано слово «верность». Но интересы державы заботили сейчас Ивана не так горячо, как предмет обожания. Вот о ком думал он всю дорогу на дальнюю заимку.
Эту выгоду своего нового положения он только и ценил – ни деньги, ни слава не пленяли Иванов ум. Важно было одно: благодаря службе в Тайной канцелярии ему доподлинно известно, куда сослано семейство Белозеровых. Туда и держал Иван свой путь. Держал тайно, поскольку понимал, что рискует не только своей головой. Что ему его голова, если любимой нет рядом? Но вот Варенька. Она не должна пострадать. И все же увидеть ее нужно. К тому же у Ивана было важное дело: она должна именно от него узнать страшную правду. Хотя будет нелегко рассказать ей о том горе, что постигло осиротевшее семейство. Иван выехал на рассвете. Егорка спал и не слышал, как барин покинул квартиру. Узкая, едва заметная лесная тропка вывела Самойлова к низкой избе. Несмотря на убогий вид, заимка отменно охранялась. Иван замер в ожидании. И вдруг возник желанный образ. На Вареньке был простой тулуп, голову покрывал бабий платок, но он узнал бы ее в любом обличье. Легкий гибкий стан, скольжение руки по гладко причесанным волосам и глаза. В них, конечно, не было прежнего лукавого блеска, взгляд, словно свеча под порывом резкого ветра, потух, но это были самые родные глаза. Он бы все отдал, только бы видеть их ежечасно. Едва дождавшись, пока караульный свернет за угол,
Иван подошел к любимой. Белозерова никак не ожидала увидеть его в этакой глуши.
– Это вы?.. – застыла Варенька в изумлении с парой поленьев в руках.
Она была такая трогательная и беззащитная в сей момент, что Ивану тут же захотелось, обняв ее, укрыть от всех бед жестокого мира.
– Простите меня! – сказал он, не силах сдержать нежности.
– Господи, да вы ранены. – воскликнула Варя, увидев на его руке повязку.
– Пустяки, – ответил Иван честно. Рана действительно была пустяком по сравнению с возможностью видеть ее, говорить с ней.