Записки гайдзина
Шрифт:
– Новые времена, – сказал я. – Политическая корректность.
– Может, сходим тогда? – Владлен Эдисонович вопросительно оглядел всю компанию. – Раз уж там пусто, а? Выставим караул и попаримся, как люди. А то мистер Судзуки узнает, что мы не попарились, и руки на себя наложит.
Рауль Абрамович задумался.
– Я в затруднении, – сказал он. – Конечно, можно еще раз спасти жизнь этому несчастному Судзуки. Но ведь я, как-никак, университетский профессор. Мне не к лицу тайком посещать женские бани. А ты какого мнения, Вадичек?
– По-моему, все не так трагично, – сказал я.
– Ты думаешь? Тогда иди первый, а мы за тобой.
Пройдя гуськом по каналу, мы оказались в точно таком же бассейне. Вылезли из него, прошлепали по каменным плитам и столпились у двери. Запотевшее стекло скрывало мыльню от постороннего взора. «Есть кто-нибудь?» – крикнул я, приоткрыв дверь на два пальца. Ответа не было. Мы проскользнули внутрь и двинулись по мыльне на цыпочках, прижимая полотенца к чреслам. Прислушались к предбаннику – там тоже было тихо.
– Отлично, – шепнул Рауль Абрамович. – Кто на шухере встанет?
– Давайте, я постою, – сказал Гена.
– Давай. Мы тебя потом сменим.
Полки в сауне были застелены широкими оранжевыми полотенцами. Пахло горячим деревом. С комфортом рассевшись, мы втянули ноздрями жаркий сухой воздух.
– Татэма ий дэс! – сказал профессор Лишайников.
– Чего-чего? – не понял Владлен Эдисонович. – Джапанис?
– Ага. Значит «очень хорошо».
– Понятно.
– А еще мне нравится, как по-японски «понедельник».
– Ну?..
– «Заебон»!
– Как?! – не поверил я своим ушам.
– А разве не так?
– Всегда было «гэцуёби».
– А вторник?
– «Каёби».
– А дальше?
– «Суйёби», «мокуёби», «кинъёби», «доёби»...
– Во! Точно! «Доёби»! А мне почему-то запомнилось «заебон». Выходит, это пятница?
– Суббота.
– Мда... Попробуй выучи такой неприличный язык...
– Как же ты преподаешь? – спросил Владлен Эдисонович. – У тебя студенты хорошо понимают английский?
– Мой английский понять несложно, – самокритично сказал профессор. – Проблема не в языке. Проблема в менталитетe.
– То есть?
– Ну, вот тебе пример. У меня один аспирант выращивает кремний на опытной установке. Сам знаешь, все кристаллы никогда хорошими не выходят. Большая часть бракуется, что-то остается. Это нормально, так всегда. А тут еще и не повезло парню с первого раза. Из десяти кристаллов ни одного хорошего. Приходит ко мне, весь озадаченный. Сэнсэй, говорит, в чем тут дело? Я его успокаиваю: мол, всё делаешь правильно, тебе просто не повезло по закону бутерброда. Он не понимает. Я ему говорю: знаешь закон бутерброда? «Бутерброд падает маслом вниз» – слышал про такой закон? Нет, отвечает, не слышал. Я ему говорю: ты купи в магазине батон, дома порежь его на двадцать кусков и каждый намажь маслом. Сложи все в тарелку, а потом брось к потолку, чтобы они по комнате разлетелись. И посчитай распределение – сколько маслом вверх, а сколько вниз. Он кивнул, поклонился и говорит: хорошо, сэнсэй, я сегодня же это сделаю.
– Ничего себе, – сказал Владлен Эдисонович. – У них что, так туго с чувством юмора?
– Почему туго... У них просто традиционный восточный взгляд. Если сэнсэй говорит, значит надо выполнять, а не смеяться. Но потихоньку отмирает этот взгляд. У меня только один аспирант такой серьезный, а все остальные с чувством юмора. Любые задания воспринимают как шутку. И не выгонишь ни одного – за обучение уплачено.
– А вот у нас в Юнайтед Стэйтс... – начал было Владлен Эдисонович, но не договорил. В дверь просунулась голова Гены Сучкова и задвигала бровями. Мы проворно соскользнули с оранжевых полотенец – но только успели добежать до выхода, как Гена заскочил в сауну целиком, захлопнул дверь и схватился обеими руками за деревянную ручку.
– Кто же так стоит на шухере? – укоризненно шепнул ему Рауль Абрамович. – Надо было заблаговременно!
– Чччч! – прошипел Гена и припал ухом к двери. С полминуты все молчали.
– Вот он, закон бутерброда, – заметил Владлен Эдисонович. – А я уже пропотел. Мне бы выйти уже...
– Придется подождать, – шепотом сказал профессор. – Сейчас бабушки помоются и пойдут в бассейн. А мы вылезем – и через коридор в наше отделение. Сколько их там всего?
– Не знаю, – честно признался Гена. Я услышал шорох, и сразу сюда. А они вон как быстро.
– Вода течет? Воду слышно?
Гена еще раз приложил ухо к двери – как вдруг дверь слегка дернулась. Гена подпрыгнул на месте, крепче вцепился в ручку и уперся тощей ногой в косяк. Я поспешил ему на помощь. С той стороны подергали еще пару раз.
– Выпустите меня! – взмолился Владлен Эдисонович. По его бакенбардам струился пот. – Я притворюсь японкой!
– На пол, Владлен, на пол! – скомандовал Рауль Абрамович. – Внизу легче.
Владлен Эдисонович принял положение лежа. Дверь больше не дергалась, но мы с Геной боялись ее отпустить – еще минуту не выпускали ручки и не отрывали ног от косяка. Рауль Абрамович тем временем обмотал вокруг себя оранжевое полотенце, а из маленького сделал подобие чадры.
– Все спрятал, – сказал он. – Делайте так же. Ни одна бабушка не испугается.
Дверь рванулась с удвоенной силой. Мы с Геной вцепились в ручку что было мочи – но со второго рывка она оторвалась. Споткнувшись о лежащего на полу Владлена Эдисоновича, мы оба завалились в промежуток между полками и кирпичной стенкой, отгораживающей печь.
В дверях стоял давешний импозантный мужчина в резиновых сапогах. Округлив глаза, он смотрел на открывшуюся ему сцену из античной жизни. Патриций в оранжевой тоге, египетский сфинкс и два поверженных легионера.
– Мы перепутали, – сказал я, потирая ушибленный затылок. – Мы не умеем читать. Мы боялись испугать женщин. Извините, пожалуйста...
Глаза мужчины немножко сузились обратно.
– Ага, – сказал он. – Конечно...
Дверь закрылась.
– Ну вот, – сказал Рауль Абрамович, снимая с себя тогу и расстилая ее на полке. – Ложная тревога. Нет там никаких бабушек.
Поместив отломанную дверную ручку на кирпичи, мы покинули сауну. Владлен Эдисонович открыл дверь на улицу, ступил за порог – и вдруг молниеносно впрыгнул обратно, отдавив мне ногу.