Записки гайдзина
Шрифт:
– Сейчас не могу, – сказал я. – У меня нет с собой трех тысяч.
– Ничего страшного, – успокоил он меня. – Я вас занесу в список, а деньги принесете потом. Должен сказать, что люди вступают очень активно. Вот, можете взглянуть, это с последнего собрания.
Передо мной легла фотография. Друзья и подруги Бабалогу выстроились на ней полукругом, по обе стороны от улыбающегося профессора. Подруг было гораздо больше, нежели друзей.
– Моя знакомая, – показал я мизинцем на стоявшую с краю.
Эти слова произвели на профессора странное действие. Секунд на пять он застыл с разинутым ртом – а потом подался
– Ваша знакомая... – пробормотал он. – Знакомая...
Эскадрилья феромонов атаковала обе моих ноздри. Я отшатнулся, стараясь не выронить из палочек последний кусок курицы. Профессор Набаба вцепился в меня, как филин в мышь.
– Вы ее хорошо знаете?... Близко?...
– Это мама-сан, – сказал я. – У нее свой бар. Я там иногда бываю.
Из-за соседних столиков на нас с любопытством смотрели обедающие студенты. Я резко крутанул локтями и освободился от захвата. Курицей при этом пришлось пожертвововать. Профессор сидел с открытым ртом, и глаза у него бегали туда-сюда.
– Когда вы ее последний раз видели? – спросил он.
– Не помню, – сказал я, поднимаясь с места. – Приятного аппетита.
– Минуточку! Я только хотел...
– Простите, спешу.
Посуду полагалось отнести на кухню. Я бросил палочки в мешок для горючего мусора, а поднос поставил на ленту конвейера. Миски и плошки поехали в мойку, укоризненно белея недоеденным рисом, которого так не хватало несчастным жителям острова Бабалогу.
Раскаленный от жары университетский двор показался мне альпийской лужайкой. Вдоволь нагулявшись по нему и надышавшись свежим воздухом, я вернулся в свой кабинет. Не успел сесть за компьютер, как раздался телефонный звонок.
– Привет, – сказала Кирико.
– Ха! – сказал я. – Будешь долго жить. Есть такая русская примета. Только что тебя вспоминали.
– Поздновато...
– Ты о чем?
– Вчера надо было вспоминать. Вчера исполнился год, как мы перестали встречаться.
– Помнишь такие подробности?
– Я все помню. Это ты ничего не помнишь.
– Если хочешь отпраздновать, могу прийти.
– Приходи. Сегодня понедельник, народу не будет.
– В семь?
– Нормально, жду.
Кирико открывала свой «Складной ножик» ежедневно в семь вечера, а закрывала от часу до трех ночи – в зависимости от количества и качества клиентуры. Клиентура делилась на завсегдатаев и случайных гостей – примерно поровну. Завсегдатаи пили из персональных бутылок, купленных со скидкой в длительное пользование. Целых три шкафа было отведено под репозитарий – на их полках теснились сосуды с привязанными бирками. «Ямада-сан», «Такада-сан», «Симода-сан», «Цутида-сан»... Внутри плескались разнообразные количества недопитого виски. Эти шкафы представлялись мне своеобразной кунсткамерой, хранилищем заспиртованных пьяных бесед, еще не прозвучавших и терпеливо ждущих своего часа.
На случайных гостей была рассчитана вывеска снаружи. Под уличным фонарем призывно поблескивал эмалью швейцарский нож, выбрасывавший десяток лезвий в сторону клиноподобных значков слоговой азбуки:
Дзякку-найфу
сунакку
Ниже название заведения дублировалось махонькими буковками по-английски:
Jack knife
snack bar
Это было, с одной стороны, данью нестареющей моде на английские слова – а с другой стороны, приветственным паролем для гайдзинов. Прогрессивная мама-сан благоволила иностранцам, они были ее частыми и желанными гостями. Кирико любила гайдзинов. Иногда даже страстно. Некоторых из них.
Я прислонил велосипед к стене под вывеской и толкнул дверь, зазвенев колокольчиком. Раздвинул занавеску из бамбуковых висюлек, вошел. Кирико взглянула на меня из-за стойки, не поворачивая головы, – я лишь увидел, как перекатился зрачок в узком глазу. Обычно она встречала гостей совсем иначе – семенила навстречу, мелко кланялась, пискливо лепетала приветственные фразы. Это был стандарт, узаконенный веками ритуал, отработанный до автоматизма навык. Часть профессии, рутина. А то, что иногда видел я, было вожделенной альтернативой – смиренная служанка вдруг превращалась в надменную тигрицу, даму роковой масти, недоступную красавицу из какого-нибудь Гонконга или Сингапура, никак не из Японии. Эта роль шла ей куда больше, но игралась куда реже – например, когда в пустующий бар заходил старый, все понимающий друг. Впрочем, игралась роль совсем недолго, от силы минуту – так маска, ради шутки приставленная к лицу, за отсутствием завязочек быстро возвращается на колени.
Ее зрачок все смотрел на меня из угла подведенного тушью глаза, губы были иронически поджаты, круглые серьги цыганского размера неподвижно застыли. Я поспешил подыграть – развернул голову в профиль, задрал повыше подбородок и томно пригладил волосы растопыренными пальцами. Кирико прыснула, вслед за ней расхохотался я, маски попадали на пол и стали больше не нужны.
– Давно не виделись, – сказала Кирико.
– Давно, – согласился я, усаживаясь за стойку.
– Четыре месяца.
– Наверно.
– Не наверно, а точно. Что у тебя нового?
– Все то же. Ничего такого из ряда вон.
– А у меня из ряда вон. Со мной произошла сэкухара.
– Чего произошло?
– Сэкухара. Сэккусюару харассмэнто.
– Кто же этот злодей?
– Ты его должен знать. Он тоже из университета.
Пазл сложился.
– Ага, – сказал я. – Все понятно. Злодея зовут профессор Набаба. Угадал?
– Точно. Набаба-сэнсэй. Ты его хорошо знаешь?
– Сегодня в обед познакомился. Он мне фотографию показывал, там ты была.
Кирико вздохнула.
– Противно вспоминать...
– Ну и не вспоминай!
– Нет. Я все тебе расскажу.
– Давай лучше выпьем. Зачем я на велосипеде ехал по такой жаре? Годовщина у нас, или как? Смешай мне что-нибудь ностальгическое.
Кирико повернулась на сто восемьдесят, кокетливо склонила голову набок и оглядела уставленные разномастными емкостями полки.
– Как насчет бурураки?
– С удовольствием.
Кирико грациозно изогнулась, свела лопатки, сжала кулачки. Так она делала всякий раз, когда ей предстояло смешать свой коктейль – оригинальный, неповторимый, выстраданный.