Записки гайдзина
Шрифт:
– Нет, почему... Уж лучше так, чем проституцией.
– Ха! Ну ты сказанул! Разве проституцией можно столько заработать?
– Нельзя?
– Дохлый номер. Которые здесь на это пускаются – просто дуры. Считать не умеют. Или характера нет. У нас были такие девчонки: кекс покажет им четыре манки, у них глаза загорятся – и на все согласны. А что потом? Подсядет к этому же кексу или к его знакомому, попросит заказ – а он ей: «гоу эвэй, бич»! Там ведь тоже свое сарафанное радио, все про всех становится известно. Вот и сидит потом, как дурочка,
– Значит, динамить выгоднее?
– Никакого сравнения просто.
– Страна чудес, – сказал я. – Сколько здесь живу, не перестаю удивляться. Где еще в мире такое возможно? Нигде, только в Японии.
– В Японии тоже не везде! Токийских девчонок послушаешь, так у них не так. Столичный кекс ушлый, себе на уме, его развести – попотеть надо. Под столичных и ложиться иной раз приходится. А тут у нас тишь, глухомань, кекс дремучий, непуганый, такого только и динамить.
Поля кончились. Шоссе попетляло меж холмов и нырнуло в длинный тоннель.
– Можно еще волосами торговать, – продолжала Люся. – У нас блондинки крашеные, но это секрет, для кексов мы все натуральные. Бывает, отстрижешь волосину и продашь за сэнку. Типа сувенир. А один раз я целую манку заработала. Сейчас расскажу, ты со смеху помрешь. Кекс спрашивает: вот на голове у тебя белые волосы, а какого цвета там? Я говорю: зеленого. Как, удивляется, почему зеленого? Чернобыль, отвечаю, мутация! Ух ты, говорит, хочу посмотреть. Щас, говорю, погоди. Иду в гримерку, там хвост висит, с которым Моника выступает. Отрезаю от него зеленую волосину и приношу. Покупай, говорю, десять тыщ стоит. Купил.
– Что ж он, не видел, чего берет?
– Темно, пьяный... Хотя им и трезвым можно что угодно впаривать. Очень легковерный народ.
Тоннель остался позади. Нас опять обступили лесистые холмы. Некоторое время мы ехали молча.
– Все должно как-то объясняться, – сказал я. – Мне вот что подумалось. На самом деле, такой феномен просто обязан был здесь прижиться. Традиции вполне располагают. Возьмем институт гейш. Такая же покупка женского общества – причем, без иллюзий по поводу близости. Клиент платит немалые деньги, чтобы побеседовать, пофлиртовать, насладиться тонкой игрой двух умов – и заранее знает, что до койки дело не дойдет.
– А наш клиент, – сказала Люся, – платит немалые деньги, чтобы поглазеть на голые титьки. И по возможности их полапать. Вот на что хватает тонкой игры ихних умов.
– Ну так ведь и вы не гейши! Настоящая гейша должна слагать трехстишия, играть на сямисэне, грамотно заваривать чай. Их по многу лет учат. А если уметь только грудь оголять, то чего ждать в ответ?
– Что значит «уметь только оголять»? Ты видел, как я танцую? Я бальными танцами с пяти лет занимаюсь! Я на конкурсах выступала! Но здесь это никто не оценит, здесь титьку показывай, и всё. Это не мы дуры, это публика убогая.
– Видишь ли, – сказал я, – у вас собирается специфический контингент. По нему ни о чем нельзя судить.
– Да прям! Ты знаешь, сколько таких клубов сейчас в Японии? Если открыли даже в этой дыре – сколько их тогда в Токио? Можешь представить, какая прорва наших здесь работает? Скоро не останется ни одной украинской девки, которая не съездила бы в Японию. Гигантский спрос! Нет тут ничего специфического, просто таков японский мужик – закомплексованный и похотливый. Ты говоришь: игра умов. Кабы они хотели наслаждаться игрой умов, так и наслаждались бы на родном языке, со своими тетками. А если я по-японски двух слов связать не могу – какая тут игра, каких умов?
Крыть было нечем.
– Кстати, знаешь, какие деньги наши девчонки привозили семь-восемь лет назад, когда этот бизнес начинался? Только за то, чтобы ты пошла с кексом на какую-нибудь пьянку, отваливали по десять манок! Тыщу баксов по тогдашнему курсу. Это только за то, что сослуживцы увидят его в обществе белой женщины, больше ни за что. Вот и скажи теперь: уважают они сами себя, или как?
– Ну хорошо, а вот ты уважаешь сама себя?
– А я-то при чем?
– Ладно... Приехали.
Перед нами лежала гравийная стоянка, за которой возвышались красные деревянные ворота с двумя перекладинами. Я припарковался. Мы вышли.
– Где твои ирисы? – спросила Люся.
– В парке, – ответил я. – Только они еще не расцвели. Это будет через месяц.
– Зачем же ты меня сюда привез?
– Просто походим. Здесь и без ирисов хорошо.
За воротами находился павильон для омовений рук и ополаскиваний ртов. Бронзовый дракончик, грустно закатив глаза, выпускал из пасти струйку воды. Я жадно выпил четыре ковшика. Люся сделала два глотка.
– Удивительно, – сказал я. – Вы правда такие все устойчивые к алкоголю? Каждую ночь пьете, как лошади, а с похмелья не мучаетесь?
– Да ты что, – усмехнулась Люся. – Достаточно, чтобы кексам так казалось, иначе бы мы все давно спились. Налить воды вместо виски несложно. Конечно, не всегда получается – то кекс норовит сам подлить, то всё слишком на виду. А иной раз так достанут, что и самой захочется. Но все-таки с утра обычно дэйты, надо быть в форме.
– Погоди... А эти вчера меня тоже дурили, что ли?
– Возможно. Ты ж пойми, у нас рефлекс: пришел кекс, его надо напоить, а самой не напиться. На автомате действуешь.
В сумочке у нее запищало. Она вынула мобильный телефон:
– Моси-моси! Хелоу! Из ыт ю?.. Йес-йес!.. Ноу-ноу!.. Ай сэд ноу!.. Нау? Элоун. Оунли ван. Оунли ми... Хонто-хонто... Ноу-ноу, тудэй дамэ! Ай эм бизи да кара. Си ю лэйта. Бай-бай.
Она выключила телефон и вздохнула:
– Жених...
– Какой еще жених?
– Ну, это так говорится. Есть просто кексы, а есть женихи. В принципе, бывают еще бойфренды, но про них отдельный разговор. А женихи – это которые жениться хотят. С ними нужна особая стратегия. Жениха надо все время разруливать с кексами, чтоб он с крючка не сошел. Скажем, у Каролины всегда два жениха и что-то около десяти кексов. Прикинь, каково ей крутиться!