Записки городского невротика
Шрифт:
Структура «Коза ностры» мало чем отличается от структуры любого правительства или крупной корпорации – или гангстерской шайки, что в принципе одно и то же. Во главе ее стоит «Capo di tutti capi», или «Босс всех боссов». Все совещания происходят у него на дому, причем он несет полную ответственность за обеспечение всех присутствующих мясным ассорти и кубиками льда для напитков. Если чего-то не хватает, виновного убивают на месте. (К слову сказать, смерть – это одно из худших наказаний для любого члена «Коза ностры», так что многие из них предпочитают ей простую уплату штрафа.) Боссу боссов подчинены так называемые «лейтенанты», каждый из которых с помощью членов своей «семьи»
Посвящение в члены мафии представляет собой довольно сложную церемонию. Новичку завязывают глаза и вводят его в темную комнату. Ему набивают карманы ломтиками дыни, после чего он должен немного попрыгать на одной ноге, издавая крики: «Волыню! Волыню!» Затем каждый член совета, их еще называют «commissione», оттягивает его верхнюю губу и отпускает, прислушиваясь к производимому ею щелчку, – некоторые проделывают это дважды. Потом ему сыплют на голову овсяную крупу. Если посвящаемый протестует, его дисквалифицируют. Если же он говорит: «Господи, как я люблю, когда на голове моей всходят овсы», его тут же принимают в братство, подтверждая это поцелуем в щеку и рукопожатием. С этой минуты ему запрещается употреблять в пищу индийские приправы, развлекать друзей, изображая снесшую яичко курицу, а также убивать кого бы то ни было по имени Вито.
Организованная преступность – это болезнь нашей нации. Многие молодые американцы соблазняются преступной карьерой, якобы обещающей легкую жизнь, хотя в действительности большинству преступников приходится проводить на работе долгие часы, причем зачастую в помещениях без кондиционеров. Распознавать преступников каждому из нас приходится самостоятельно. Как правило, они носят крупные запонки и невозмутимо продолжают жевать, когда на голову человека, сидящего рядом с ними в ресторане, падает наковальня. Наилучшие способы борьбы с организованной преступностью таковы:
1. Сказать преступникам, что вас нет дома.
2. Вызвать полицию, если в вашей прихожей скопится слишком много поющих хором работников Сицилийской прачечной.
3. Прослушивать телефонные разговоры.
Последний способ для огульного применения не годится, однако его эффективность подтверждается расшифровкой записанного ФБР разговора двух боссов нью-йоркской мафии:
Энтони. Алло? Рико? Р и к о. Алло? Энтони. Рико? Рико. Алло.
Энтони. Рико? Р и к о. Я тебя не слышу. Энтони. Это ты, Рико? Я тебя не слышу. Рико. Что?
Энтони. Ты меня слышишь? Рико. Алло? Энтони. Рико? Рико. Что-то со связью. Энтони. Ты меня слышишь? Рико. Алло? Энтони. Рико? Рико. Алло?
Энтони. Оператор, у нас что-то со связью. Оператор. Повесьте трубку, сэр, и наберите номер еще раз. Рико. Алло?
Эта запись позволила вынести приговор Энтони («Рыбе») Ротунно и Рико Панцини, которые в настоящее время отбывают пятнадцатилетний срок в тюрьме «Синг-Синг» за незаконное владение районом Бенсонхерст в Нью-Йорке.
Мемуары Шмида
Неиссякаемый, судя по всему, поток литературы, посвященной Третьему рейху, вскоре пополнится мемуарами Фридриха Шмида. Шмид, самый известный из парикмахеров Германии военной поры, обслуживал Гитлера и множество иных официальных лиц из правительственных и армейских кругов. Как было отмечено в ходе Нюрнбергского процесса, Шмид не только всегда оказывался в нужное время на нужном месте, но и обладал, судя по всему, «фотографической памятью», которая сделала его человеком, способным детально описать тайное
Весной 1940 года у дверей моей парикмахерской на Кёнигштрассе, 127, остановился большой «мерседес» и в парикмахерскую вошел Гитлер. «Чуть-чуть подровнять, – сказал он, – только не снимайте лишнего сверху». Я объяснил, что ему придется немного подождать, потому что Риббентроп занял очередь первым. Гитлер сказал, что очень торопится, и попросил Риббентропа уступить ему очередь, но Риббентроп ответил, что, если он пойдет на уступки, Министерство иностранных дел Британии перестанет воспринимать его всерьез. В конце концов Гитлер позвонил по телефону и после нескольких сказанных им коротких фраз Риббентропа перевели в Африканский корпус, а Гитлер постригся вне очереди. Такого рода соперничество никогда не ослабевало в нацистских кругах. Как-то раз полиция, науськанная Герингом, под надуманным предлогом задержала на улице Хейдриха, и в результате Геринг смог занять кресло у окна. Геринг вообще был человеком распущенным, он часто требовал, чтобы ему разрешили во время стрижки сидеть на коне-качалке. Высшее нацистское командование относилось к этому факту с возмущением, но против Геринга оно было бессильно. Однажды сам Гесс попытался воспротивиться Герингу, сказав:
– Сегодня, герр фельдмаршал, сидеть на деревянном коне буду я.
– Не выйдет. Я заранее забронировал его, – рявкнул Геринг.
– А у меня приказ фюрера. В нем сказано, что я могу стричься, сидя на деревянном коне, – и Гесс вынул из кармана соответствующее письменное распоряжение Гитлера.
Геринг был вне себя от злости. Он никогда не простил этого Гессу и часто клялся, что рано или поздно доведет Гесса до того, что жена будет стричь его на дому, да еще и под горшок. Гитлер, услышав об этом, очень смеялся, но Геринг не шутил и, безусловно, добился бы своего, если бы министр вооружений не отверг его проект реквизиции ножниц для прореживания волос.
Меня часто спрашивают, ощущал ли я, выполняя мою работу, моральную сопричастность тому, что творили нацисты. Как я уже говорил на Нюрнбергском процессе, я не знал, что Гитлер был нацистом. Я-то всегда считал его простым служащим телефонной компании. Когда я в конце концов осознал, какое это чудовище, предпринимать что-либо было поздно, поскольку я уже внес первый взнос за купленную в рассрочку мебель. Впрочем, однажды, уже в самом конце войны, мне пришла в голову мысль немного ослабить салфетку, которой я повязывал шею Гитлера, чтобы несколько волосков упали ему за воротник, однако в последнюю минуту у меня сдали нервы.
Как-то раз, уже на Берхтесгаден, Гитлер спросил меня: «Как по-вашему, пойдут мне бакенбарды?» Услышав этот вопрос, Шпеер рассмеялся, чем сильно обидел Гитлера. «Я более чем серьезен, герр Шпеер, – сказал он. – По-моему, бакенбарды мне будут к лицу». Геринг, этот подобострастный шут, немедля вмешался в их разговор, сказав: «Фюрер в бакенбардах – какая великолепная мысль!» Однако Шпеер с ним не согласился. В сущности говоря, Шпеер был единственным человеком, которому хватало честности и прямоты для того, чтобы указывать фюреру на необходимость подстричься. «Слишком безвкусно, – сказал он в тот раз. – На мой взгляд, бакенбарды скорее подошли бы Черчиллю». Гитлер пришел в ярость. Собирается ли Черчилль отрастить бакенбарды, пожелал узнать он, и если собирается, то сколько и когда? Немедленно вызвали Гиммлера, который, как все считали, отвечает за разведку. Геринг, раздраженный позицией Шпеера, прошептал ему на ухо: «Чего ты волну-то гонишь, а? Хочет бакенбарды, ну и пусть их получит». Однако Шпеер, как правило беспредельно тактичный, назвал Геринга лицемером и «куском соевого сыра в германском мундире». Геринг поклялся, что так ему этого не оставит, и впоследствии поговаривали, будто он приказал охранникам из СС изрезать простыни Шпеера в мелкую лапшу.