Записки городского сумасшедшего
Шрифт:
Только он скрылся за дверью, как раздался телефонный звонок.
– Ігор Петрович, доброго вечора. Це Ніколай Васильєвич. Поет. Ну, з клуба. Слухайте, мені б побачиться з вами. Тут діло є. («Игорь Петрович, добрый вечер. Это Николай Васильевич. Поэт. Ну, из клуба. Слушайте, мне бы увидеться с вами. Тут дело есть».)
«Уж не Гоголь ли?» – подумал Разумовский, улыбнулся и сказал, что будет рад видеть поэта завтра в пять часов вечера у себя в кабинете.
На другой день Николай Васильевич пришел точно в указанное время – и погрузил Разумовского в состояние дежавю. Все в точности как вчера: восхваление своего таланта, плодотворности и способа творения («Рюмашку вип’ю і пішло: пишу, поки рука не втомиться» – «Рюмашку выпью и пошло: пишу, пока рука не устанет»), готовность к членству в Союзе писателей, необходимость издания сборника стихов (тоже непременно в кожаной обложке с золотым тиснением), хвалебная статья и прочее. Губы Разумовского, как и вчера, иногда вздрагивали и сжимались, только уже по другой причине: глядя на собеседника и слушая его, он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться во весь голос.
В конце концов, хоть и с огромными усилиями, но выслушав нескончаемые, казалось, речи поэта, Разумовский обозначил такие же условия, какие вчера назвал Ивану Михайловичу. При этом уточнил, что, если очень срочно, он может начать и завтра, несмотря на то что заказ у него уже есть (предполагая, что будет работать над двумя сборниками одновременно). Николай Васильевич сказал, что через несколько дней принесет отпечатанную рукопись и деньги и ушел, довольный собой и уже предвкушающий членство в Союзе писателей.
Не прошло и недели, как оба поэта, ничего не подозревая друг о друге, отдали Разумовскому свои рукописи. При этом каждый счел своим долгом обстоятельно и крайне подробно пояснить редактору, какие стихи должны войти в сборник и почему.
Через месяц работа была окончена. Престарелые таланты забрали отредактированные рукописи – и вот тут начались для Разумовского по-настоящему тяжелые испытания. Каждый час его отвлекали звонки с вопросами: почему тут вместо авторского тире («Яке як треба передавало саму суть» – «Которое как нужно передавало саму суть») оказалось двоеточие; почему вон там убрана запятая («Коли я чую, шо вона там нужна» – «Когда я чувствую, что она там нужна») и почему редактор указал на отсутствие рифм («Я автор, мені видніше» – «Я автор, мне виднее»). Каждый день он вносил нескончаемые правки и вел отчаянную борьбу за правила грамматики и пунктуации, то и дело слыша обвинения в том, что он совершенно неправильно понял глубину мысли автора (куда ему!) и потому сделал так много примечаний… Все это страшно выводило Разумовского из себя, и он зарекся когда-нибудь еще работать с подобными самородками.
Через две недели такой неприятной для редактора (и очень приятной для авторов) работы были готовы окончательные варианты рукописей и хвалебных статей. Теперь поэтам оставалось только напечатать свои творения в типографии, а статьи разместить в местной газете. Разумовский был несказанно рад, что его мучения закончились и что он наконец-то распрощался и с одним, и с другим поэтом – как он предполагал, навсегда.
Но обстоятельства решили не очень-то прислушиваться к желаниям Разумовского и сложились так, что новые встречи с любителями золотых тиснений у него все-таки состоялись. Одна – в самом ближайшем будущем и по телефону, а другая – через три месяца, лично.
Спустя три дня после того, как рукопись в окончательном варианте была передана Николаю Васильевичу, раздался звонок. Разумовский взял трубку, услышал: «Здравствуйте!», произнесенное знакомым голосом, подумал: «Гоголь!» и «Только этого не хватало!» – после чего поздоровался в ответ.
– Игорь Петрович! Слухайте, я, звичайно, усе розумію, тільки нащо ви помогли цьому бэздарю? («Игорь Петрович! Слушайте, я, конечно, все понимаю, только зачем вы помогли этой бездари?»)
– Вы имеете в виду Ивана Михайловича?
– Ну а кого ще?
– Послушайте, Николай Васильевич, я полагаю, что могу работать с кем захочу.
– Но ви ж знали, що він теж у Союз вступати хоче. («Но вы же знали, что он тоже в Союз вступать хочет».)
– Да, знал. И что с того?
Возмущенный таким нахальством редактора, Николай Васильевич начал задыхаться от гнева, прокричал: «А то, шо вин дурень и скотина!» – и бросил трубку. «Однако», – подумал Разумовский и пошел дальше работать.
А через три месяца, в течение которых он не слышал ни об одном из этих двоих, шел он мимо клуба и решил посмотреть, что там происходит. На сцене стоял Иван Михайлович и вещал:
Когда редактор загубил талант
И гению осталось умереть,
Он там сидит и только рад.
А я поэт и продолжаю петь!
Иван Михайлович закончил декламировать и поклонился. Из зала, где, как обычно, сидело человек десять, донеслось громкое «браво!», выкрикнутое Николаем Васильевичем. Так понравилось ему выступление коллеги, что хлопал он неистово, а в конце концов не выдержал, выбежал на сцену и обратился к публике:
– Друзі! На мою думку, це геніально! И правдиво до болі. Коли двох геніїв не приймають у Союз письменників тому, що поганий редактор загубив їх творіння! Це треба обнародувать! Про це треба говорити! Колега, браво! («Друзья! По-моему, это гениально! И правдиво до боли. Когда двух гениев не принимают в Союз писателей потому, что плохой редактор загубил их творения! Это надо обнародовать! Об этом нужно говорить! Коллега, браво!»)
Разумовский развернулся и ушел.
Вечером того же дня Иван Михайлович и Николай Васильевич вместе пили водку и в очередной раз ругали нерадивого редактора за то, что он до такой степени исказил их творения, что оба поэта получили отказ от Союза писателей. А еще за то, что своим недостойным поведением Разумовский чуть было не поссорил два огромных таланта – две глыбы на литературном поприще, о которых еще услышит весь мир, а не только родной город.
Композиция для струнного оркестра
Я ведь любил ее. Любил больше жизни. Такое один раз бывает. А что потом? А потом жизнь продолжается… И снова заканчивается…
Молодая парочка идет по улице. Он хочет казаться лучше, чем есть на самом деле, произвести впечатление. Она пытается найти в нем то, за что можно зацепиться, и… не находит и думает о другом. Они заходят в кафе, он смотрит на нее, а она – скорее вокруг. «Вот тот ничего, суровый, взрослый такой…»
– Я думаю, что жениться в институте слишком рано. Надо как-то устроиться…
«Ага, рано… Но не все же учатся. Некоторые уже отучились».
– Да, рано… Конечно рано…
«Маленький ты еще… Мужчина должен содержать женщину…»
Они ужинают, выпивают бутылку вина, выходят на улицу, идут до остановки. На 71-м автобусе она поедет домой. Он обнимает ее, они целуются в первый раз. Для него память об этом поцелуе останется на всю жизнь. Она же забудет, как только сядет в автобус…
<