Записки из клизменной
Шрифт:
Романенко рукопожал Галю. И написал ей: «Товарищу по борьбе, в трудную для автора минуту». А вы говорите.
Щелкунчик
Нашу поликлинику посещал выдающийся больной Городулин. Его фамилию я только чуть-чуть изменил, чтобы не улетучился легкий налет дебильности.
Поджарый, с огромной челюстью и редкими зубами, похожими на колышки, которые спьяну наколотили для долгостроя, он был неизлечимо безумен. Угрюмое помешательство застыло в его выпученных глазах, тоже остановившихся.
На
Через это дело он думал выхлопотать себе инвалидность. В начале 90-х с этим было попроще, чем сейчас. Теоретически он мог преуспеть. Очень зыбкая тема. И так можно решить, и сяк. Но решали все время сяк, то есть не в пользу Городулина.
Ни о чем другом, помимо ослепительной картины будущей инвалидности, Городулин не думал. Его раздевали до пояса, и он, как заправский иллюзионист, принимался вращать рукой и гулко щелкать суставом. По-своему, он был прав: не должно же щелкать! С этим щелканьем познакомилась вся поликлиника. Он, торжествуя, щелкал везде. Попутно сетовал еще и на хребет, где что-то срослось, но это уже было не так эффектно. Зато щелчки повергали всех в растерянность. Никто не знал, что с ним сделать и как его вылечить. Никто не понимал, каким образом эти щелчки ограничивают профессиональный потенциал Городулина. А они ограничивали. Он все время сидел на больничном и чаще всего – у меня. Собирали комиссии и консилиумы слушать, как он щелкает. Приглашали моего сменщика, лютого неврологического зверя, но и тот оказался бессилен. А главврач был стоматологом, он вообще впервые в жизни видел этот сустав.
Городулин ликовал и оттопыривал нижнюю губу. Он ловил докторов на улице и заговаривал с ними об инвалидности. Отлавливал их в автобусе. На прием являлся последним и без разрешения, когда я уже пиво откупоривал.
Однажды, на излете лета, щелкунчик остановил меня на пути домой. Начал жаловаться на докторов и сустав. Я присел на лавочку, усадил его рядом и сказал, что у меня есть план.
Он мрачно и недоверчиво слушал, глядя прямо перед собой.
– Вот так будем действовать, – сказал я ему на прощание.
Через несколько дней я уволился.
Кодекс здоровья
Пришла дочкина подружка, играть. Говорит, что папа заболел. Температура, горло и все такое.
– Лечится? – интересуюсь.
– А как же. Он выпил святой крещенской водички и сел смотреть «Старика Хоттабыча».
Несуны
Я и сам был несун.
На первом курсе мы ходили в анатомический театр, в самый партер. И я таскал оттуда позвонки: поиграть, погреметь, похвастаться. Они были чистые,
Но попадались и матерые расхитители социалистического добра. В анатомичке к их услугам был огромный чан: ванна с крышкой, наполненная первичным некробульоном. В бульоне плавали Органокомплексы. Их вынимали либо черпаком, либо – сейчас уже не вспомню – сачком, а то и просто рукой, с рукавом, закатанным по плечо.
По нашему институту ходили легенды про украденные головы. За их правдивость не поручусь, а вот Органокомплекс однажды украли. Положили его в хозяйственную сумку и повезли в метро.
На контроле сержант, привлеченный криминальным запахом, остановил несуна.
– Что у тебя там? – спросил он строго. заглянул в сумку, расслабился, махнул рукой: – А, мясо…
И отпустил. В милиции тоже люди. А с мясом тогда было не очень. Все носили, потому что правила Империя Зла.
Электрокаргеограмма
Приехал тесть.
Он хитрый: ему надо в суд, а он хочет показать судье бумагу, в которой сказано, что он, тесть, сильно больной человек. Ну, возникла такая надобность. Долго объяснять. Бумагу такую тестю выдали, на Фабрике Здоровья. И даже не одну, да он их порастерял где-то, и сохранился только сердечный график компьютерной выделки.
Я, разумеется, не при делах: давно отошел от сердец и мозгов. Кто их знает, какие у них теперь графики. Машин много, одна умнее другой.
Вот приносит мне тесть график своего озабоченного сердца. Я беру и начинаю презрительно вникать.
– Хрень какая, – говорю. – Не проканает этот документ. Где дата?
– Га! – мрачнеет тесть.
– Где нумер исследования?
– Га! – тесть чернее тучи.
– Че это такое, че это такое, – я пристально всматриваюсь в график. – Что у них за компутер, почему по-французски пишет? Что это за обследование?
Какие-то кривые, ось абсцисс, ось ординат. Годы, начиная с 1950-го. Сложная работа желудочков и предсердий. Сверху – клякса.
Ультразвуковая, думаю, картина. Камеры надорванного сердца. Заштрихованы черным для ясности.
Смотрю выше. Внимательно изучаю надпись. «Население Франции».
Это Ирки моей, жены, бумажка была, для французского урока. А клякса – сама Франция.
Надо, говорю, обязательно сходить с этим в суд. Присяжные грянут: больны!.. все! повинны в инвалидности. Достойны пенсии и алиментов.
Fool-proof
Боевое санитарное просвещение бесполезно.
Не нужно книжек с названиями вроде «Как родить здорового ребенка». Журнал «Здоровье» можно закрыть. С «Работницей» заодно. Потому что нету субстрата воздействия.
Одна особа, двадцати пяти лет, на сносях, обеспокоенно спросила у доктора:
– Я все-таки не понимаю: ребенок – он где, в матке находится? Или сидит на ней верхом?
По этому поводу старики говорят: ну что, ну куда, ну о чем говорить, Ленина не знает.