Записки из Книги Лиц

Азимов Анар

Грузовик

Лысая голова пронеслась над верхним краем забора, мелькая среди листвы.

In memoriam

Чай дымится неловкой иллюзией достоверности: седые пряди вьются, имитируя испарение, с виртуальной неистощимостью появляясь из ниоткуда и в никуда исчезая — в полосе солнца, среди пылинок.

Пробуждение

В ложной памяти сна умирали младенцы, что никогда не рождались, в микрокосмической памяти сна вспомнил я, что убил, отказавшись убить, в

телескопической памяти сна так беззвучно кричали, так громко кричали кометы, не по белому черные, круглые ноты любви.

Разворот

Серое небо. Земля. Послышался шум мотора. Слева появилась машина и, шурша шинами, объезжая ухабы, медленно проехала к шоссе. Прошла минута. Вновь послышался шум мотора. Слева появилась машина и, шурша шинами, объезжая ухабы, медленно проехала к шоссе. Прошла еще минута. Вновь послышался шум мотора. Слева появилась машина и, шурша шинами, объезжая ухабы, медленно проехала к шоссе. Прошло чуть больше минуты. Вновь послышался шум мотора. Слева появилась машина и, шурша шинами, объезжая ухабы, медленно проехала к шоссе. Чуть поодаль, за густым бурьяном на той стороне, скрипнула невидимая калитка. Появился мальчик лет десяти на вид; постоял, держа руки в карманах пыльных штанов, попинал камешки и ушел обратно. Скрипнула калитка.

Пауза

Дверь, ударившись о стену, скрипящими рывками силилась начертить окружность, но замирала почти сразу. «Молния» издавала короткий глухой взвизг; он переминался разок-другой, расставлял пошире ноги и терпеливо ждал, бессмысленно поглядывая вокруг себя и время от времени задирая голову к потолку.

Море в городе

Ночью — макияж из разноцветного электричества. Днем — текучие разводы, синим по голубому. Опрокинутый очерк домов вдалеке, мягко закрашенный серым. Это — рассвет.

История одного

Было время, и огорожен, таен был сад. Стало время, и сад стал площадью, поменял пол и раскинулся прихотливо, как вода утекая к морю промеж домов.

80-й. Начало зимних каникул. Отец купил акварельные краски. Чугунное литье коробит бумагу и расплывается черным пятном. 11-й (шестьдесят девять лет прошло?). Я сканирую фото, я кликаю Corel — или это дождь за окном размыл знакомый пейзаж?

Немного об электричестве и архитектуре

Черный обрез коридора молчит ожиданьем. Арка прерывно растет на глазах, желтизной предварив возвращение тьмы. Десять белых минут мне осталось.

Небоскреб

Зеркальная поверхность вбирала в себя небо, облака, пролетающих птиц. Стена обрывалась внезапно и казалась театральной декорацией, за которой — ни комнат на девяноста этажах, ни лифтов, ни сотен людей в комнатах и лифтах, — а только опять небо, облака и птицы.

Еще одно камерное впечатление

Пламя пронеслось по окнам домов на той стороне бухты. Стало темно, и огромная луна уставилась на море, подсвечивая себе путь по воде. Нажатие кнопки плавно стягивает к невидимому горизонту и луну, и город, вставив сбоку стеклянно мерцающий образ компьютера у меня за спиной.

Ветреный закат

Тень от белья плясала в нереальной трехмерности реально двухмерной стены. Потом вдруг сжалась, повернулась, дернулась вверх и исчезла. Окно снова закрыли.

Перемена декораций

Театральный задник (чудо анимации: синева до горизонта, бегущие волны — все как настоящее) с каждым

моим шагом по уже мокрому песку выгибается навстречу дугой — и вдруг оказывается настоящим морем. Вернее, просто соленой влагой, обступившей тебя со всех сторон, передавшей роль иной реальности — берегу: песок, очередной автобус ползет вдали, куча тел, среди которых я со странным чувством (словно в случайном документальном кадре) вдруг узнаю тебя.

Мыльница&photoshop

Вдоль небесного края Закручено в центр Два дерева тянут друг к другу руки Или обрубки, ошметки того, Что можно назвать руками; Я нажму пару кнопок — И будет японский пейзаж, И уродливый горб вдруг покажется Изыском кисти, И окажется девственно белой полоска, Небольшая полоска Кровавой зари.

НОЧЬ

Высокий сутулый фонарь посеребрил крону тополя. Черный застенчивый силуэт.

ПРАХ

На самом дне, под кучей остального сора, лежал сигарный пепел. В кромешной темноте он стлался по черной лакированной, кое-где с царапинами, чуть вогнутой поверхности. Бумажные катышки, всего семь штук, взрыхляли серые хлопья, создавая холмы и ущелья на всем этом рыхлом пространстве, черными же лакированными боками замкнутом в правильный круг. Немелко изорванная копирка случайными неровными сводами создавала тот мрак, в котором находились пепел и бумажные катышки. А на липких, со следами крупного неровного почерка кусках — опять лежал пепел; но уже другой, от слабых сигарет. Конечно, только м-р Ш.Холмс мог бы заметить разницу — но в этом и нет нужды. А вот окурков не было. Полускомканный листок белой простыней накрывал черно-серые груды — и потому здесь было уже светло, хотя и не видно ничего, что снаружи. Тем же почерком написанные двенадцать строк заканчивались одинаковыми слогами. Строчки смотрели вовнутрь, лирически подсинивая сонную белизну пепельно-простынной ауры. А поверх листа были раскиданы бледно-желтые надломанные бревнышки с несожженными коричневыми головками. С оборота тоже было что-то написано — изогнувшийся край листа отражал в настольном зеркале завершение фразы, написанной уже другим почерком. выше — висела люстра.

Упражнение на тему

На самом дне, под кучей остального сора Сигарный пепел с острыми обломками забора Спичечного стлался вперемешку в темноте, Взрыхленный лоскуточками бумаги, в немоте Покрытыми колонной равнодлинных строчек. Затылок каждой одинаков, укорочен По строгим правилам устава стихотворной службы, А сверху слабых сигарет окурки — знаки дружбы Недавней, а может быть, и страсти, но потухшей Вероятнее всего. И может, жизни лучшей Не будет больше в жизни никого из тех двоих. Случайно (или нет) оставленный мирок притих…

Туннель вагоны

всасывал в себя, как ненасытный зверь, как макаронину — любитель макарон.

Философское

Цепочка кораблей, один больше другого, но в остальном очень похожих, второй день неподвижна в бухте. Словно кто-то развернул и смотрит кинопленку на свет. Призраки прошлого, улика в пользу Зенона. Вечерами лампочки на оснастке превращают «Прибытие корабля» в «Утопление картинной галереи». Неужели бухта так мелка?