Записки кельды
Шрифт:
В лагере Вова зашёл в наш домик переодеться, я, конечно же, пошла за ним и не смогла удержаться от возмущения. И как это бывает, психика начала лечить сама себя, цепляясь за что-то совсем второстепенное:
— Припёрлись, тоже мне! Мало того, что всё в крови, так ещё и хрен починишь! А, между прочим, футболка новая совсем была!
Вовка начал тихо смеяться. Я тоже. Мы сидели на топчане и ржали, как два дурака, до слёз. Ладно, отпустило.
В дверь постучали. Настойчиво. Ну, кто же у нас ещё отличается специфической
На крыльце стояла друида, а рядом — понурый Акташ.
— Он переживает, что не успел, — Андле, как всегда, без вступлений, сразу по существу, — Это плохо, — она так серьёзно на нас посмотрела, что сразу стало ясно, что это действительно плохо, без дураков, и нечего тут… — У собаки может начаться депрессия. Тем более для маленького плохо. Для психики.
Вот сейчас прямо всё стало понятно, да.
Я попыталась найти слова, аргументы какие-то:
— А разве он мог успеть?
Андле пожала плечами:
— Не думаю. Кто знает…
— Это вообще принципиально?
Никто, никто не умеет больше так смотреть. Со всеми этими… смыслами.
— Я начала работу с его сознанием. Нельзя обманывать. Это может его сломать.
Час от часу не легче!
— Ладно, хорошо… Допустим, нам надо проверить качество действий щенка, так? — Андле кивнула, хотя я спрашивала скорее так — мысли вслух, — И как мы сможем… это оценить?
Она на секунду задумалась:
— Я… могу видеть его сознание. Ты, как видящая души, можешь видеть меня. И можешь показать барону!
Фига себе, цепочка!
Вова решительно отшагнул назад внутрь комнаты и скомандовал всем:
— Так, заходите!
Мы закрыли дверь, сели кружком на полу, взялись за руки: друида-я-барон, Андле и Вова взяли Акташа за лапы. Каравай наоборот. Сюр какой-то. Ладно, поехали.
Вот, значит, как видят собаки.
Было тепло, жарко… картинка была поблёкшей, почти серо-белой, зато яркими струями, пятнами, шлейфами были видны запахи. Вон там, в кустах, запах от кошки, которая иногда приходит поиграть. Кошка уже убежала, а запах есть. Солнечно-жёлтыми пятнами, словно большие солнечные зайчики, в лесу выделяются маленькие люди, они ковыряют землю своими палками с плоскими концами. От палок пахнет жёлтым, железным, а от земли — терпким коричневым. Мимо прошёл хозяин. Акташ спал, но яркая, оранжевая полоса запаха от хозяина дотянулась до него сквозь сон, и он пошевелил хвостом. Серебряно пахла река. Она проглатывала оранжевый запах, но Акташ знал, что скоро хозяин вернётся, и продолжал ждать его сквозь дрёму.
Подошла девушка, которая приходит к нему каждый день и учит думать, остановилась на тропинке. От неё почему-то пахло тревожно, и Акташ стал прислушиваться сильнее. Сквозь шёпот реки донеслись чужие, незнакомые голоса. Хозяин с кем-то разговаривал.
Акташ знал ещё мало слов, и смысл ускользал от него, но интонации… Там несколько человек, и они угрожают! Щенок заворчал, окончательно просыпаясь. Они напали!!! Он вскочил, внутренним, инстинктивным
Андле переключила поток образов на человеческий:
— Дальше ты видела сама. Там, когда он барона тащил — лучше не смотреть, всё такое алое, аж крышу сносит…
Ну, что же, тогда так — я быстренько показала мужу «хвост» события, уже своими глазами.
— Молодец! Отличный пёс! Всё как надо сделал! — похвалил Вова Акташа, и его голос прокатился по ментальному плану как звук сверхзвукового самолёта.
Ну, я думаю, достаточно. Разрываем кольцо.
Ноги затекли у меня от ваших экзерсисов*…
*Не путать с экзорцизмом!
Экзерсис — это всего лишь упражнение.
Сродни штудии. Или школьному заданию.
Акташ сразу принялся скакать, повизгивать и облизывать Вовку. Счастья полные штаны!
— Так, господин барон! — строго сказала я воспитательским голосом, — Хочешь с собакеном обниматься — бери его и пошли! Там, между прочим, народ голодный сидит, ждёт. Обнимайтесь принародно хоть до посинения.
ПОДАВЯТСЯ!
Акташ доехал до столовой на ручках, что при его нынешнем весе было доступно далеко не всем — почитай, как куль с мукой таскать.
Наша бабушка, только что узнавшая последние новости, со слезами бросилась обнимать «Вовочку», спровоцировав женскую лавину, плачущую и причитающую. Этой силой невозможно было командовать и сложно было ей сопротивляться. Они усадили барона за новый стол, со всех сторон обставили вкуснятиной, а потом выстроились сзади полукругом и начали на него умиляться. Вова набрал в грудь воздуха… и смирился. Встал. Поднял кружку с ягодным чаем. И сказал:
— Захотят нас сожрать — подавятся!
Все начали хлопать, кричать, женщины снова плакали… Барон поднял руку и наступила тишина.
— Ну что, братья и сёстры. Вот нам первый раз с вами показали зубы. Хрен его знает, пятеро их было или двадцать. Ушли или по окрестным лесам шарятся? Поэтому сейчас так: пока светло, мужики, строим! Желательно острожек бы нам поскорее замкнуть. Женщины, дети — держаться ближе к лагерю, только группой. А вот вечером устроим совет, пора серьёзно заняться безопасностью. Безопасностью личной, нашего острога и острова в целом. Готовьте мысли. Девушки, вас это тоже касается! Я прошу подумать всех.
Стол был всего один, так что все за него всё равно бы не влезли, и барон своим словом велел посадить за стол детей — типа как символ нашего будущего. И меня.
Статусность, однако.
Потом Вове пришлось ещё раз пересказать событие. Надо ли говорить, что Акташ стал героем дня? Все старались подсунуть ему какую-нибудь вкусняшку. И, раз хозяин разрешил, к концу обеда он стал похож на бочонок, а Андле всерьёз начала тревожиться за его здоровье.
После обеда к нам подошёл суровый до невозможности Кадарчан.