Записки «лесника»
Шрифт:
Веселье на даче было в самом разгаре, Кот Котович уединился с очередной подругой, а мне не свезло.
Одному на Новый год – примета плохая, и махнув для храбрости ещё 150, отзываю Котовича на минутку.
– Уступи подругу! – Котович чешет репу…
– Хорошо, но ты мне списываешь долг.
Одолженного накануне Коту Котовичу «червонца» было жаль, но хотелось под бочок к подруге.
Циничная сделка была скреплена рукопожатием, и я вместо него нырнул в тёмный уголок.
Как ни странно, подруга
А вот этого делать было категорически нельзя!
Доза подействовала, как снотворное и я уснул. Где-то, в глубине дачи похабно ухмылялся довольный Кот Котович, подруга спокойно заснула, а я остался при своих интересах.
Ленинград два
Экзамены всей группой сдали успешно. И поехали мы с другом в Питер, отметить окончание нулевого курса «Плешки» и зачисление на первый курс, да ещё и со стипендией.
Жили у его бабушки на Невском, возле ресторана «Москва».
Не знаю, есть ли он сейчас, но тогда функционировал – но как!
Запах мочи в подъезде у бабушки стоял такой, что без противогаза было трудно преодолеть несколько пролётов до третьего этажа.
Лифт был сломан, как всегда.
Друг мой служил в армии, в стройбате, с лицами некоренной национальности и набрался от них мата на всех языках народов СССР.
Когда мы пытались рассказать бабушке про вонь на лестничной клетке, то она нас плохо понимала.
Была банально глуха, как тетерев.
Тогда друг не выдерживал и вворачивал словцо:
– Анову сиким.
Бабушка спрашивала:
– Какие, какие носки?
– Гешделах, – не унимался он.
– Нет, нет – никто не звонил – вторила бабуля.
Поняв тщетность наших попыток, мы решили сами изловить «ссущих» и «гадящих».
Однажды поздним вечером, выпив по 0,7 портвейна, мы заняли исходную позицию под лестницей.
Ждать пришлось недолго.
Кто-то зашёл в тёмный подъезд, где по старой-доброй традиции не горело ни одной лампочки, и начал смачно ссать.
Когда журчание прекратилось, мы ломанулись из засады, а друг уже занёс кулак размера немалого – глядь, перед нами интеллигентнейшего вида старушенция.
Окинула нас презрительным взглядом институтки из Смольного и благородно удалилась на полупуантах.
Дар речи мы потеряли, конечно, и впопыхах спустились на полпролёта.
Смотрим, а там не только лужа неправильной формы, но ещё и куча свежего, дымящегося дерьма от «гомо сапиенс».
С тех пор я побаиваюсь интеллигентных старушек и тёмных подъездов.
А место это мы по утряне пометили, дабы люди в Питере справляли нужду по-праздничному, с улыбкой на устах.
Красной краской вывели огромный ромб и ««Спартак» – чемпион!» рядом, чтобы мало не показалось.
Великая американская революция
Настало Первое сентября, а вместе с ним начались занятия на первом курсе. Группа наша была своеобразная и состояла как из рабфаковцев, так и из абитуриентов, набравших неслыханный проходной балл.
Московский институт народного хозяйства имени Плеханова входил в пятёрку самых «блатных» вузов не только Москвы, но и всего Союза.
Достаточно сказать, что с нами училась дочь Первого Космонавта – Галя Гагарина.
Девочка очень скромная, даже застенчивая.
Сдавала всё на одни пятёрки, причём заслуженно. Никаких поблажек от преподавательского состава ей не было.
Все свои отличные оценки Галя заработала честным трудом, умом, прилежанием, усидчивостью.
Но это был исключение, среди студентов дневного отделения «плешки» таких было до неприличия мало.
Уже в те годы припарковаться около института было весьма проблематично.
Вся стоянка была забита различными моделями «Жигулей», которые принадлежали отнюдь не профессорско-преподавательскому составу, а напротив, студентам.
Много было колоритных личностей, которые так и просятся на обложку журнала или книги, да ещё и с тиснением.
Одного из них звали Сидор.
Прибыл Гордей Малоземцев из глухой воронежской деревни, но хватка у него была мёртвая, а желание остаться в Москве по распределению просто патологическое.
Все окружающие люди у Гордея были, по определению, козлы или дятлы.
По аналогии с «Сидоровым козлом» его прозвали Сидор.
Ещё Сидор очень не любил футбол. И не смотрел его принципиально.
Зато на утро, после очередного проигрыша «Спартака», потирая свои модные усики, не преминул замечать:
– Все ваши «Спартаки»-»Динамо», Жора ваш Ярцев – говно!!!
– И Гаврилов тоже – добавлял Гордей, за что немедленно посылался мною на хуй, и не только мною одним.
Цинизм и беспардонная железобетонность его не имели границ даже для такого законченного хама и наглеца, как ваш покорный слуга.
Учился вместе с нами тишайший и никого не обижающий студент Валя Тарапунька.
Настоящую его фамилию, Тимошенко, многие забыли.
А вот знаменитых Тарапуньку и Штепселя – Тимошенко и Березина – помнили все.
Самое интересное, что Валёк был ещё девственник, то есть даже не целовался с девочками, не говоря уже о большем.
Мы, как жлобы, ржали и хохотали и всячески разыгрывали Валентина.
Особенно усердствовал Сидор.
Начало нового учебного года, первый день занятий, сентябрь. На дворе бабье лето, и ласковое, как грудь девицы, солнце припекает прямо в окна аудитории, рассыпаясь на тысячи маленьких солнечных зайчиков.