Записки Н.А. Саблукова о временах императора Павла I и о кончине этого государя
Шрифт:
Никогда не забуду я этого дня и ночи, проведенных мною в карауле во Дворце. Что эта была за суета, что за беготня вверх и вниз, взад и вперед! Какие странные костюмы! Какие противоречивые слухи! Императорское семейство то входило в комнату, в которой лежало тело покойной императрицы, то выходило из оной. Одни плакали и рыдали о понесенной потере, другие самонадеянно улыбались в ожидании получить хорошие места. Я должен, однако же, признаться, что число последних было невелико. Император, как говорят, еще был занят разбором и уничтожением бумаг с графом Безбородко. Ходили также слухи, что за графом Алексеем Орловым был послан нарочный, что вслед за обнародованием церемониала о погребении императрицы, тело Петра III, находящееся в Невской лавре, будет вынуто из могилы, перенесено во Дворец, и поставлено рядом с телом Екатерины.
Для того, чтобы понять причины, побудившие императора Павла сделать такое распоряжение, надо вспомнить, что
Все эти события засвидетельствованы документами, хранящимися в архивах, и были хорошо известны многим лицам, в то в время еще живым, которые были их очевидцами. Поэтому Император Павел считал полезным перенести прах отца из Невской лавры в Петропавловский собор, желая этим положить предел слухам, которые ходили на его счет, а так как граф Алексей Орлов был одним из главных участников в перевороте, совершенном в пользу Екатерины, то ему повелено было прибыть в Петербург для участия в погребальном шествии.
Многие уверяли, будто бы причина вызова Орлова заключалась в том, что он был предполагаемым убийцей Петра III; но это несправедливо. Если уже были виновники этого злодеяния, то это должны были быть Пассек и князь Федор Барятинский [17] , под охраной которых Петр III был оставлен в Ропше. Во всяком случае это не был Орлов, так как его даже не было в комнате во время смерти императора. По тому способу, которым Павел обошелся с Алексеем Орловым и говорил с ним несколько раз во время похоронной церемонии (чему я сам был очевидцем) я убежден, что император не считал его лично виновником убийства, хотя он, конечно, смотрел на него, как на одного из главных, оставшихся в живых, деятелей переворота, возведшего на престол Екатерину и спасшего ее и самого Павла от пожизненного заключения в Шлиссельбурге, где еще доныне можно видеть приготовленное для них помещение.
17
Барятинский, кн. Фед. Серг. (1742–1813). Обер-гофмаршал при Екат. II.
В эпоху кончины Екатерины и вступления на престол Павла Петербург был, несомненно, одной из красивейших столиц в Европе, исключая, быть может, Парижа и Лондона, которых я в то время не видал и потому не мог судить о них. Как по внешнему великолепию, так и по внутренней роскоши и изяществу ничто не могло сравняться с Петербургом в 1796 году — таково было, по крайней мере, мнение всех знаменитых иностранцев, посещавших в то время Россию, и которые проводили там многие месяцы, очарованные русского веселостью, радушием, гостеприимством и общительностью, которые Екатерина с особенным умением проявляла во всей империи.
Внезапная перемена происшедшая с внешней стороны, в этой столице, в течение нескольких дней, просто невероятна. Так как полицейские мероприятия должны были исполняться с всевозможной поспешностью, то метаморфоза совершилась чрезвычайно быстро и Петербург перестал быть похожим на современную столицу, приняв скучный вид маленького немецкого города XVII столетия. К несчастью, перемена эта не ограничилась одною внешнею стороною города: не только экипажи, платья, шляпы, сапоги и прическа подчинены были регламенту, самый дух жителей был подвержен угнетению. Это проявление деспотизма, выразившееся в самых повседневных, банальных обстоятельствах, сделалось особенно тягостным в виду того, что оно явилось продолжением эпохи ознаменованной сравнительно широкой личной свободой.
Всеобщее неудовольствие стало высказываться в разговорах, в семьях, среди друзей и знакомых и приняло характер злобы дня. Чем более, однако, оно проявлялось тем энергичнее становилась деятельность тайной полиции. Офицеры нашего полка, который, как я уже упомянул, пользовался столь высокой репутацией порядочности и благородства, сделались предметом особого наблюдения и малейшая ошибка во время парада наказывалась арестом. В царствование Екатерины арест, как мера наказания для офицера, применялся только в исключительных, серьезных случаях, так как он влек за собою военный суд (court-martial), и офицер, который был арестован за наказание, обыкновенно, должен был выходить из полка. Таков был point d’honneur в екатерининское время. Не то было теперь, когда Павел всюду ввел гатчинскую дисциплину. Он смотрел на арест, как на пустяк, и применял его ко всем слоям общества, не исключая даже женщин. Малейшее нарушение полицейских распоряжений вызывало арест при одной из военных гауптвахт, вследствие чего последние зачастую бывали совершенно переполнены.
Наши офицеры, однако же, не были расположены сносить подобное обращение, и в течение нескольких недель шестьдесят или семьдесят человек оставили полк. Обстоятельство это, естественно, чрезвычайно ускорило производство, а так как, благодаря счастливой случайности, я попал под арест всего один раз, и то вместе с девятью другими полковниками, после маневров 1799 года, то я не только остался в полку, но даже вскоре значительно повысился.
Упомянув о предосудительной и смешной стороне тогдашней правительственной системы, необходимо, однако, указать и на некоторые похвальные меры, принятые для благоденствия народа. Спустя несколько дней после вступления Павла на престол, во дворце было устроено обширное окно, в которое всякий имел право опустить свое прошение на имя Императора. Оно помещалось в нижнем этаже дворца, под одним из коридоров, и Павел сам хранил у себя ключ от комнаты, в которой находилось это окно. Каждое утро, в седьмом часу, Император отправлялся туда, собирал прошения, собственноручно их помечал и затем прочитывал их или заставлял одного из своих статс-секретарей прочитывать их себе вслух. Резолюции, или ответы на эти прошения всегда были написаны им лично или скреплены его подписью и затем публиковались в газетах для объявления просителю. Все это делалось быстро и без замедления. Бывали случаи, что просителю предлагалось обратиться в какое-нибудь судебное место или иное ведомство и затем известить Его Величество о результате этого обращения.
Этим путем обнаружились многие вопиющие несправедливости, и в таковых случаях Павел был непреклонен. Никакие личные или сословные соображения не могли спасти виновного от наказания, и остается только сожалеть, что Его Величество иногда действовал слишком стремительно и не предоставлял наказания самим законам, которые покарали бы виновного гораздо строже, чем это делал Император, а между тем он не подвергался бы зачастую тем нареканиям, которые влечет за собою личная расправа.
Не припомню теперь в точности, какое преступление совершил некто князь Сибирский [18] , человек высокопоставленный, Сенатор, пользовавшийся благосклонностью Императора. Если не ошибаюсь, это было лихоимство. Проступок его, каков бы он ни был, обнаружился через прошение, поданное Государю вышеописанным способом и князь Сибирский был предан уголовному суду, приговорен к разжалованию и к пожизненной ссылке в Сибирь. Император немедленно же утвердил этот приговор, который и был приведен в исполнение, при чем кн. Сибирский, как преступник, публично был вывезен из Петербурга, через Москву, к великому ужасу тамошней знати, среди которой у него было много родственников. Этот публичный акт справедливости очень встревожил высшее чиновничество, но произвел весьма благоприятное впечатление на общество.
18
Кн. Васил. Федор. Сибирский (1761–1808), ген.-лейт. сенатор.
Будучи весьма строг относительно всего, что касалось государственной экономии, и стремясь облегчить тягости, лежащие на народе, император Павел был, несмотря на это, весьма щедр при раздаче пенсий и наград за заслуги, при чем в этих случаях отличался истинно царскою милостью. Во время коронации в Москве он роздал многие тысячи государственных крестьян важнейшим сановникам государства и всем лицам, служившим ему в Гатчине, так что многие из них сделались богачами. Павел не считал этого способа распоряжаться государственными землями и крестьянами предосудительным для общего блага, ибо он полагал, что крестьяне гораздо счастливее под управлением частных владельцев, чем тех лиц, которые, обыкновенно, назначаются для заведывания государственными имуществами. Несомненно и то, что сами крестьяне считали милостью и преимуществом переход в частное владение. Моему отцу пожаловано прекрасное имение, с пятьюстами душ крестьян, в Тамбовской губернии, и я очень хорошо помню удовольствие, выраженное по этому поводу депутацией от крестьян этого имения.