Записки наемника
Шрифт:
– Да, будут, – кряхтит дед Матейко, – там с каждой стороны – и со стороны Дудаева, и на стороне оппозиции – воюет большое количество наемников. Со стороны Дудаева даже воюют наемники из Афганистана, понимаешь? Есть наемники из прибалтийских государств, есть и из других. В том числе и русские. Почему не воевать, если хорошо платят? Если бы там были регулярные войска, то… Знаешь, что Грачев сказал? Что, во-первых, он бы никогда не допустил, чтобы танки вошли в город. Это безграмотность дикая. А во-вторых, если б воевала армия, то по крайней мере одним парашютно-десантным полком можно было бы в течение двух часов решить
– Думаешь, у Дудаева нет пушек и танков? – подливаю я масла в огонь. – И думаешь, Дудаев академий не оканчивал, и учился хуже Грачева?
Дед умолкает. Ему нечего сказать.
…Когда я прихожу на работу, то вижу, что Гершенович в очередной раз ночевал в кабинете, спал в кресле прямо в одежде. Однажды я застал его даже спящим на столе, и он быстро прыгнул на пол, грузно присел. Ему всегда тяжело от похмелья. Вот и теперь он трясущейся рукой достает деньги. В мои обязанности не входит обслуживать патрона, но я жалею человека, который перепил и его всего колотит.
– Понимаешь, вчера такую сделку обмыли, на пятьдесят миллионов, – кряхтит Гершенович.
Похмелившись, он дает зарок не мешать водку и шампанское. В таких количествах.
– Слушай, Юрий, где ты встречаешь Новый год? Я пожимаю плечами.
– Я тебе достану пригласительный билет в «Фиолетовый лимон», пойдешь?
Приходится соглашаться. В клуб «Фиолетовый лимон» вхожи только те, у которых есть на счетах около миллиона. Разумеется, долларов. Такой суммы у Гершеновича никогда не было, но он вхож в любую дырку.
…И вот приходит долгожданный для миллионов граждан день. Слякотный декабрь в середине месяца превратился в настоящий зимний месяц. Ударил-таки мороз, выпал снег, на борьбу с которым в Минске тут же выпустили снегоуборочные машины. Но прошло всего несколько дней, и мороз нехотя начал отступать, словно обидевшись на людей за то, что они не видят никакой красоты в блестящем инее, который повис на проводах, на обрубленных ветках придорожных лип.
К концу месяца ртутные столбики термометров взметнулись вверх, и вместо зимы наступило непонятно что. Перед Новым годом по улицам города уже бежали грязные ручейки, а прохожие месили ногами скользкую кашицу.
Впрочем, мало кто из них обращал на это внимание, поскольку все были заняты предпраздничной суетой. Все куда-то торопились, одни несли наполненные продуктами авоськи, другие тащили домой свежевырубленные елки.
И только одному мне, казалось, не было никакого дела до этой суеты, да и до приближающегося праздника тоже. Я уже минут двадцать неторопливо шел по проспекту, не обращая внимание на то, что рядом один за другим проносились переполненные троллейбусы. Я все никак не мог прийти в себя. У меня капала из носа кровь, саднили разбитое ухо и губа. Случилось же следующее.
Мне надо было поменять пятьдесят долларов на белорусские рубли, чтобы в карманах были деньги на расходы. Я засиделся на телефоне до вечера, бросился к обменным пунктам. Они уже позакрывались. Все-таки праздник.
Пришлось бежать на Комаровку – громадный центральный рынок столицы. Валютчики сбили цену и давали за доллар смехотворную сумму.
Я направился в торговые ряды, чтобы обменять доллары у торговцев. Картонная табличка «куплю» торчала почти возле каждого. Милиция пресекала торговлю валютой, поэтому слово «куплю» было формой компромисса.
И угораздило меня попасть на этих чучмеков! Они человек десять – сидели на мешках, обедали, разрывая куски жирной курицы руками, и отчаянно спорили о чем-то. Разговор их был явно политическим.
– Кому требуется сорок восемь часов на размышление? Кому, нам, или Ельцину? – кричал один парень, полный и круглоголовый.
Другой отвечал:
– Месяц назад Ельцин обратился к участникам конфликта в Чечне. Ну и что? «Надежда на самостоятельное разрешение внутричеченского конфликта полностью исчерпана», – передразнил чеченец российского президента. – И выдвинул ультиматум: в течение 48 часов с момента обращения, – чеченец опять начал кривляться, – «прекратить огонь, сложить оружие, распустить вооруженные формирования, освободить всех захваченных и насильственно удерживаемых граждан». Если же в установленный срок эти требования окажутся невыполненными, на территории Чечни будет введено чрезвычайное положение. А фиг ему!.. А этот меланхолик, Павел Грачев, – чеченец начал подделывать голос Грачева, – «не очень я интересуюсь, что там происходит», чтобы требовать «восстановления в Чеченской республике конституционной законности, правопорядка и мира» в течение двух суток. Правильно тогда Муса Мержуев заявил «Интерфаксу», что обращение Бориса Ельцина к чеченцам приведет лишь к объединению всех чеченцев, неизбежно выведет из стана оппозиции тех людей, которые слепо шли за ней. Я, вот лично я уже оппозиции не верю. Нахапали денег от Москвы – и все!
В разговор вмешался еще один парень:
– Любопытно, как бы отреагировал Кремль в ночь с третьего на четвертое октября девяносто третьего года на категорическое требование, скажем, Билла Клинтона к Борису Ельцину, с одной стороны, и к Александру Руцкому, с другой, немедленно разоружить своих «участников вооруженного конфликта» и отправиться спать. Неужели эта российская свинья, Ельцин, думает, что Чечня – часть России?
– Значит, думает, раз можно без церемоний, сурово, но по-свойски, – парировал его ответ плотный парень.
– Но, Руслан, в течение трех последних лет Москва словно забывала о нас. Москали фактически признавали независимость чеченского государства. И теперь, что там ни говори, введение войск – это вооруженная российская интервенция.
– Я тоже думал, – мрачно сказал тот, кого назвали Русланом, – что бикфордов шнур ультиматума сгорит за сорок восемь часов и… будет погашен, скорее всего, созданием какого-нибудь координационно-согласительного совета, центра, штаба. Потому что и там, и тут понимали: введение ЧП в Чечне – это начало большой войны, способной воспламенить весь Северный Кавказ, втянуть в смертельный круг десятки народов и народностей…
Мне пришлось перебить их трепотню, до лампочки были мне их политические дрязги, мне требовались деньги.
– Доллары возьмете?
– Сколько?
– Пятьдесят…
– Даю по десять тысяч за доллар…
– Хорошо!
Толстый, приземистый кавказец вытер руки о мешок и полез в карман. Он на глазах у меня отсчитал ровно двадцать пять двадцатитысячных купюр белорусских рублей.
– На, – сказал он и взял двумя пальцами протянутую мной пятидесятидолларовую бумажку.
Я взял деньги и пошел, на ходу пересчитывая купюры. Их оказалось не двадцать пять, как должно было быть, а двадцать четыре.