Записки о большевистской революции
Шрифт:
Отныне воинская повинность — факт. Если Господь и немцы дадут Красной Армии выжить, то, по крайней мере, в принципе она может стать великой армией. Но подчеркиваю: в принципе, ибо я по-прежнему убежден, что большевики, предоставленные самим себе и прибившимся к ним ненадежным элементам, будут долго блуждать, прежде чем добьются существенных практических результатов. Более чем когда-либо я сожалею сегодня о том, что мы не сумели вовремя понять, сколь плодотворную задачу мы могли бы выполнить в военной области, работая рядом с большевиками. Почему мы все еще сомневаемся в добросовестности и порядочности таких людей, как Троцкий? Да, их цели не совсем совпадают с целями союзников. Но очевидно и то, что, рано или поздно, собрав достаточно сил, — а если бы мы им помогли, они бы их накопили очень быстро, — большевики
Дорогой друг,
Оппозиция активизируется. На местах вспыхивают восстания, они свергают и уничтожают советские власти. Такое восстание только что началось в Саратове. На Урале — Дутов. На Дону — Краснов. На границе с Сибирью — чехословаки. В определенной степени связан с этими движениями только что раскрытый в Москве заговор анархистов; в нем участвовало несколько сот офицеров.
Каково значение всего происходящего? Очевидно, что все противники правительства пытаются воспользоваться недовольством народных масс, раздраженных голодом и безработицей.
Смогут ли они в ближайшее время свергнуть правительство? Как и раньше, я так не считаю. Два месяца тому назад я писал, что без поддержки германского оружия у оппозиции не было ни малейшего шанса покончить с большевизмом. В прошлом месяце я в более развернутом виде сформулировал причины, по которым, как я думаю, немцы еще долгое время не решатся на политическое вмешательство в дела России.
События вновь подтвердили правильность моей оценки, которая вновь разошлась с официальными предсказаниями. Я по-прежнему считаю, что, с одной стороны, без участия Германии оппозиция ни на что не способна и что, с другой — Германия все меньше и меньше расположена оказывать ей прямую военную поддержку, без которой победа невозможна.
Конечно, народные массы испытывают недовольство из-за экономических условий, о которых я только что говорил, и еще потому, что впервые после революции личная свобода каждого гражданина подвергается насилию в результате энергичных, порой даже грубых действий правящего революционным способом правительства. Будучи до глубины души вольнодумцем, — не то благодаря, не то вопреки долгим векам крепостничества, — русский крестьянин прожил 1917 г. в состоянии тихой анархии, столь милой сердцу этого исконного противника законов. Осуществленная на первом этапе большевиками чрезмерная децентрализация породила у него иллюзию, что больше уже им не будут править никогда. Но в последние месяцы большевики решительно и вдохновенно возвращаются к централизации. Множатся различные регламентации, ограничения и запрещающие декреты. И все же, несмотря на испытываемую горечь, крестьянин, похоже, еще не намерен свергать Советы, которые по-прежнему представляются ему властью пролетариата, его собственной властью. На мой взгляд, его упрощенная логика достаточно точно передана в формуле, которую недавно изложил при мне мужик с Украины, не так давно на собственном опыте убедившийся, чего можно ожидать от свержения большевиков: «У Советской власти, конечно, есть недостатки, что правда, то правда, но зато это по-настоящему наше правительство. Оно нам дало мир. Оно нам дало землю. Оно батюшку в тюрьму посадило. Если Советы сбросят, царь выйдет из тюрьм, снова сядет на трон, будет опять война, землю у нас отберут, и помещики станут нас пороть».
Тот, кто хочет знать правду о глубинных чувствах русского народа, кто хочет избежать досужих стенаний и не хочет беспредельно верить в химерические надежды обездоленных правящих классов, пусть поговорит с активными представителями рабочих и крестьян, так же как это изо дня в день делаю я, и без труда тогда убедится в достаточной стабильности Советской власти. Многие предпочитают, памятуя о том, что хотят услышать союзники, черпать информацию у промышленников, финансистов, служащих и интеллигентов, чьи интересы, привычки, благосостояние, безопасность и утонченность были грубо попраны действиями большевиков, вызвавшими тяжелые и разнообразные потрясения. В мирное время все эти вполне уважаемые и что-то имеющие за душой социальные категории, возможно, и составляют правящий класс, элиту, главу нации. Но среди народа, начавшего пролетарскую революцию, они составляют всего лишь ничтожное меньшинство, воля которого не способна непосредственно решающим образом повлиять на судьбу бурлящего мира. Высказываемые этим меньшинством мнения, — даже если они очень разумны, и именно потому, что в период разгула страстей они представляются уж слишком разумными, — прямо противоположны исторической реальности.
И, кстати, столь же опасно выносить какое-либо суждение, основываясь, как это делают на Западе, на постоянно опровергаемых с прошлого года фактах, на рассказах, гипотезах и предсказаниях, которые снова и снова повторяют в различных кругах эмигрантов, изгнанных из России сначала кадетской революцией, потом революцией социалистов и, наконец, большевистской революцией.
Во Франции, в Англии, везде общественное мнение получает информацию в основном от этих беженцев, не способных ни понять, ни объяснить события в России, точно так же, как не способны были на это в свое время и французы, эмигрировавшие в Англию или в Россию: они не понимали и не могли объяснить столь же катастрофические и пугающие явления нашей Великой революции, которая вместе с большевистской Революцией единственная обрела международный и потому тревожащий все европейские правительства характер.
Как жаль, что полгода тому назад Клемансо, Ллойд Джордж и Вильсон, вдохновленные, несмотря на различия в культурной принадлежности, единым революционным духом и способные осознать уроки этих хаотических потрясений, не смогли приехать в Петроград хотя бы на неделю! Несколько бесед с Лениным и Троцким, несомненно, открыли бы им глаза. Не думаю, чтобы они поддались большевистской идеологии, но, во всяком случае, они нашли бы в ней то, что может соответствовать их личным взглядам и убеждениям. Они бы все поняли сами. До сих пор же им так ничего и не объяснили.
Дорогой друг,
Похоже, что Ленин и Троцкий вот-вот вновь изменят генеральную линию своей внутренней политики. Уже более трех месяцев я стремлюсь показать усиливающиеся скорее на деле, чем формально, их тенденции к сближению с буржуазными элементами, интеллигенцией, специалистами, капиталистами. Опыт подтвердил необходимость сотрудничества, за которое я выступал, как умел. Имея под собой единственную опору — пролетариат, власть Советов блистательно продемонстрировала свою разрушительную мощь и свою несостоятельность в созидательной работе. В результате, по логике вещей, ей пришлось попытаться применить на практике модель, которую еще 26 октября мне изложил Троцкий: «Чтобы отобрать власть, необходимо и достаточно иметь руки рабочих. Но чтобы сохранить власть народа — рукам потребуются умы!»
В сложном и хрупком механизме, коим является современное общество, должны быть максимально задействованы все активные силы. Забастовка, настойчиво продолжаемая буржуазией, оказалась почти столь же грозной, как любая общая забастовка рабочих.
Потребовалось призвать умы. Но те обращенный к ним призыв не услышали. Большинство представителей буржуазии, к которым он был обращен, продолжало бойкотировать большевистскую революцию. Многие из тех, кто вступил в советские организации, — либо соблазнившись занять высокое положение, недоступное по причине личных качеств при старом режиме, либо же просто, чтобы не умереть с голоду, — выказывали неустанную недобросовестность, а то и открыто занимались саботажем.
Сделав по необходимости такой примиренческий жест, Советы надеялись одновременно успокоить союзников и привлечь их на путь взаимовыгодного экономического сотрудничества. Они также рассчитывали, что французские офицеры помогут им реорганизовать армию и что американцы восстановят их железные дороги, поставят им паровозы и вагоны и пришлют инженеров, которые взяли бы на себя руководство транспортом и, как недавно в моем присутствии любезно сказал американскому представителю Троцкий, «придали бы движению поездов точность хорошо отлаженных часов». Они надеялись и на то, что другие страны Антанты пойдут на обмен сырьем и промышленными товарами, что наши капиталисты и инженеры возьмутся за оздоровление всей экономической жизни.