Записки о большевистской революции
Шрифт:
В зале странные разговоры. Якобы покушение на Мирбаха. Одни говорят, германский посол остался невредим, другие — ранен. Я поднимаюсь на сцену. Иду за кулисы. Встречаю Стеклова, который, как и положено журналисту, разумеется, ничего толком не знает, затем Рязанова и еще людей, они тоже плохо информированы, наконец, помощника Чичерина, который рассказывает мне об этой трагедии. Двое левых эсеров, Блюмкин и Андреев, члены Чрезвычайной комиссии, появились в три часа в посольстве Германии, имея поддельную записку за подписью Дзержинского, председателя ВЧК. Их принял советник Рицлер, которому они заявили, что хотели бы предупредить посла о готовящемся против него покушении. Подррбности, которые они сообщали, в высшей степени
Новость расходится. Все в напряжении. Выдвигаются различные версии. Что это, самостоятельная акция двух людей, которых подтолкнули к ней провокационные выступления Камкова и Спиридоновой? Террористический акт, на который решились лидеры левых эсеров, чтобы спровоцировать возобновление войны с Германией?
Журналистам, стоящим тут же, очень хочется, чтобы верной оказалась вторая версия. Для меня неприемлемы их аргументы. Готов понять и принять жест двух русских, доведенных до отчаяния чудовищными унижениями, наносимыми России наглой и варварской Германией, и мстивших официальному представителю, символу неприятеля, за свою несчастную поруганную страну. Это возмездие могло бы иметь значительные отклики, пробудив во многих русских, в том числе большевиках, чувство национальной гордости, дав понять наглой Германии, что она не будет безнаказанно продолжать против подавленного народа отвратительную политику vae victis [32] , показав всем тем, кто несет ответственность за войну, что их вина должна оплачиваться кровью.
32
Горе побежденным (лат.).
Но я не понимаю этого жеста, если он — протест целой партии, которая знает, что за ней нет достаточных сил для того, чтобы за этим сигналом к восстанию последовало бы настоящее восстание, что она рискует обострить гражданскую войну, усугубить внутреннее и внешнее положение, но не сможет подтолкнуть правительство к войне, «которую оно не может и которую не хочет вести».
Если Мирбаха убила партия левых эсеров, то она тем самым нанесла себе очень опасную рану. Какими бы чистыми интеллектуалами, сугубыми идеологами ни были Камков, Карелин и Спиридонова, они не могут не знать, что за исключением какой-то части населения районов, оккупированных противником, их сторонники-крестьяне бесконечно более далеки от войны, чем большевистские рабочие. В последние недели левые эсеры часто повторяли, что союзники не втянут русский народ в войну против его воли. Им должно быть известно, что и сами они не могут рассчитывать на большее.
Преклоняясь перед этим новым примером мужества, в котором никто не мог сомневаться, я считаю, если все именно так, что партия эсеров совершила ошибку, которая принесет пользу не революции, не Антанте, а, вне сомнения, только Германии.
Пока продолжаются дискуссии, выдвигаются все новые предположения, понемногу, под предлогом заседаний различных фракций, интернационалисты, большевики, все партии, кроме левых эсеров, вызываются из зала. Одновременно приглашаются участвовать в этих заседаниях делегаты этих партий, зрители из числа их сторонников. К восьми часам вечера в зале, не считая нескольких журналистов, остаются только делегаты левых эсеров и их сторонники.
Хочу выйти. Театр окружен красногвардейцами. Выходы охраняются. Мы — пленники.
Теперь говорят еще и о том, что в городе левые эсеры как будто бы подняли восстание. Ими уже захвачены несколько кварталов. Большевики проявили хладнокровие, замечательную быстроту в принятии решений, задержав в этом зале почти всех делегатов и большинство лидеров эсеров, в том числе и Спиридонову. Они завладели драгоценными заложниками и оставили эсеров без их самых самоотверженных агитаторов; Кам-ков и Карелин, вероятно, возглавили бы восстание.
Делегаты чувствуют, что они в руках безжалостного противника. Они понимают, что их положение серьезно. Им, без сомнения, придется расплачиваться за тех, кого сейчас здесь нет. В пустом на три четверти зале, который кажется темным при ярком свете люстр, царит трагическая тишина. Левые эсеры принимают решение организовать митинг. Они выбирают бюро, председательствует Спиридонова. Может быть, им уже вынесен приговор? Стоя, все как один, низкими голосами они поют похоронный марш, затем «Интернационал», потом другие революционные песни, пронзительно грустные. Вскоре, однако, эти молодые, готовые бороться, пылкие люди берут себя в руки. Их охватывает чуть нервное веселье. Ораторы произносят проникновенные или юмористические речи. Они инстинктивно избегают комментариев к событиям дня.
Проходит не один час. Оставшийся в зале знакомый большевик опасается, что его товарищи, если восстание эсеров приняло угрожающий характер, могут начать кровавые репрессии против делегатов. Он убеждает меня уйти. Когда эсеров будут арестовывать, мое качество французского офицера (представителя проклятого империализма) может навлечь на меня ненужную жестокость солдат. Около трех часов утра я последовал его совету. С трудом выхожу из театра, несмотря на то, что у меня пропуск, который незадолго до этого незаметно передал мне Аванесов{138}, один из организаторов съезда.
На темных улицах ни одного прохожего. Патрули, автомобили с солдатами. Несколько выстрелов вдалеке. Тщетно пытаюсь попасть в гостиницу «Националь», где живут многие мои друзья-большевики. Охрана непреклонна. Мое упорство стоит мне угроз, которые не позволяют проявить настойчивость.
Мы на новом повороте революции.
Дорогой друг,
Совет Народных Комиссаров, как и следовало предполагать, в обращении к народу заклеймил левых эсеров, заявивших сегодня, что решение о покушении на Мирбаха было ими принято официально и исполнялось по приказу. В обращении указывается, что цель этого преступления состояла в том, чтобы втянуть Россию в войну против Германии. Утверждается, что убийцы являются агентами англо-французского империализма.
Уверен, что Совет ошибается. Уверен, что союзники не подготавливали восстание чехословаков, которому сегодня они, может быть, и рады, потому что оно раз-' вивается удачно, настолько удачно, что союзники вполне могут получить в результате поддержку своим интервенционистским планам; но они и не помышляли убивать Мирбаха.
Прежде всего, думаю, что ни один глава государства, ни один министр, ни один официальный деятель, как бы велика ни была его ненависть к неприятелю, не может посоветовать совершить убийство себе подобного. Подобные акции рискуют получить распространение и обернуться когда-нибудь против тех, кто их спровоцировал. Не стоит создавать прецедент против самого же себя.
Кроме того, любому думающему человеку ясно, что убийство Мирбаха должно быть выгодно Германии, и только ей. Было бы неосмотрительно со стороны союзников вдруг вручить противнику оружие, которым он, оказав давление на правительство Советов, сможет вырвать у того новую уступку.
Наконец, Троцкий не может не помнить о том, что в конце апреля я вручил ему в собственные руки, а также Дзержинскому записку, в которой достоверно предупреждал о том, что несколько монархистов с согласия посольства Германии подготавливают псевдопокушение на Мирбаха.