Записки о большевистской революции
Шрифт:
Хотя Троцкий задолго предвидел эту высадку, им владело простительное огорчение. Он сказал мне, что Совет Народных Комиссаров уже рассмотрел возможность предъявления ультиматума, затем, если он не возымеет действия, в кратчайшие сроки объявления войны Франции и Англии.
Я задаю ему вопрос, который интересует только тех, кого он интересует. Какова будет в случае объявления войны судьба союзнических миссий? После того как в этом разговоре Троцкий констатирует, что Россия фактически находится в состоянии войны с Центральными империями, я замечаю, что продолжающиеся между австро-немцами и советскими войсками боевые действия на украинском и южном фронтах не привели к разрыву дипломатических отношений. Похоже, есть не больше причин тревожить
В свое время можно было легко и теперь все еще, по моему мнению, возможно убедить правительство согласиться на интервенцию (если она будет действительно решительной и действительно неизбежной), обязавшись по собственной инициативе не бороться против Советов и оказывать им военную поддержку не против контрреволюции, — борьба с ней их внутреннее дело, — но против Германии, когда большевики, зажатые между воюющими группировками, будут вынуждены делать выбор.
Поняли ли, наконец, в Париже и далее, что единственно эффективной могла бы быть лишь большая англо-франко-японская интервенция, что до тех пор, пока Япония и Соединенные Штаты не придут к договоренности, бессмысленно и опасно бросать угрозы и гордо трубить об интервенции. Наша храбрость на словах куда больше, чем беспокойство большевиков, усугубляет их враждебность. С каждым днем все отчетливее вырисовывается их необыкновенно тонкая, несмотря на кажущуюся грубость, политика.
Франция и Англия, безусловно, еще долго не будут иметь возможности задействовать в районе Белого моря значительно больше, чем две-три дивизии, необходимые, чтобы удержать — но не более — этот уголок мерзлой земли. Таким образом, Советам с этой стороны угрожает лишь относительная опасность.
Смертельная опасность возникла бы со скорым появлением нескольких японских дивизий, которые вооружат и поддержат чехословаков, захватят Транссибирскую магистраль и подготовят переброску семи или восьми армейских корпусов. Эти корпуса, которые установили бы связь с англо-французскими силами, имели бы основной задачей занять бассейн Волги и притянуть к этому району значительное количество австро-немецких частей.
Таким образом, большевики должны любой ценой, иначе говоря, ценой достаточных уступок отвести угрозу японской интервенции. Они понимают, что Соединенные Штаты без радости согласятся на вторжение японской армии в Сибирь, откуда никакая русская сила, никакая сила Антанты не будут в состоянии ее изгнать. Экономические претензии Соединенных Штатов в Сибири очевидны и, похоже, непримиримы с японскими намерениями. Позволит ли Вильсон японцам заправлять в этом богатом крае, обладание которым обеспечит им гегемонию на Дальнем Востоке и разрушит все сладкие мечты, лелеемые американскими капиталистами?
Констатируя и по сей день неослабную враждебность Франции и Англии, большевики вот-вот от них отвернутся. Но они приложат все усилия, чтобы остаться в хороших отношениях с Соединенными Штатами, чтобы еще больше подогреть их тревогу и еще больше противопоставить их Японии. При необходимости они привяжут к себе Вашингтон обещанием или предоставлением любого рода преимуществ. Одновременно они заявят, они уже заявляют Токио: «Союзники хотят втянуть вас в трудное, кровавое, сомнительное дело. Вы сунете палец, потом руку, а вскоре и целиком окажетесь в жерновах. Поражение или полупобеда вам ничего не сулит. В случае победы Соединенные Штаты и Англия договорятся с Германией, чтобы сократить до минимума вашу долю. Мы готовы мирно и бесплатно дать вам то, в чем союзники отказали бы вам после завершения дорогой военной интервенции: право контроля за железными дорогами, как построенными, так и теми, которые будут построены, право пользования рисовыми угодьями и рыбными промыслами, право на необходимые вашей промышленности горнодобывающие концессии».
Неужели в Париже и Лондоне могут серьезно полагать, что, если на таком языке будут говорить с реалистичными государственными деятелями Токио, те откажутся внимательно слушать? С другой стороны, разве не известно, какие гигантские усилия предпринимает Япония в Китае, чтобы закрепить там свое преобладание, какие финансовые и военные ресурсы требуются для успешного осуществления этого плана? И правда ли так крепки у Японии ноги и сердце, чтобы она погналась за двумя такими сильными зайцами, как Сибирь и Китай?
Я не знаю никаких государственных тайн, разве что те, о которых мне по собственной воле говорят большевистские министры. Возможно, что мой пессимизм смешон, что ныне Антанта уже имеет уверенность в том, что Япония широко будет участвовать в интервенции, что сама интервенция не будет всего лишь предлогом для оккупации Сибири, единственно выгодной японцам, что она будет не антирусской, но антигерманской и разовьется до Волги.
Но я хочу видеть, чтобы поверить.
И даже если эта интервенция — дело уже решенное, почему бы не попытаться ее осуществить по соглашению с большевиками? Для чего столько презрения по отношению к правительству, которое за восемь месяцев блестяще доказало свою силу? Для чего упорно слушать, исключая всех остальных, только голоса недовольных, бессильных представителей пребывающих в замешательстве партий, которые, поставленные у власти милостью народных масс, неспособны были с февраля по октябрь 1917-го чего-либо сделать для народа и для Антанты, которые были сметены в считанные часы и с октября месяца были в состоянии лишь упорствовать в своей негативной и вредной деятельности, саботируя революцию, Россию и союзников, а также по мере необходимости переходя на службу Германии?
Какие же безумцы, кто думает, что союзнические войска, если они захватят Россию и погонят Советы, будут встречены русским народом, вновь ввергнутым по их и против своей воли в войну, как освободители!
Так или иначе, но отношения между Советами, Францией и Англией сегодня напряженные, как никогда. Хочу надеяться, что угроза войны, нависшая над нашими головами, не осуществится. Не потому, разумеется, что я предполагаю, что англо-французские войска столкнулись бы в этом случае с железной громадой. В начале чехословацких инцидентов я сказал Троцкому, что я думаю о Красной Армии, которая в разгар своего формирования должна изо дня в день направлять на многочисленные внутренние фронты части, с трудом собранные и организованные.
Последствий этого шага, вот чего я опасаюсь больше, чем его фактической угрозы. Объявление войны означает окончательный разрыв с союзниками. Хотят большевики или нет, но это в более или менее короткие сроки — соглашение с Германией, смертельное для Советов и угрожающее для союзников.
Может статься, что среди представителей Антанты я один, кто будет здесь оплакивать гибель русской революции. Когда-нибудь вместе со мной крушение этой великой надежды будут оплакивать Франция, Англия, социалисты всего мира. Тем хуже для тех, кто не понял идеалистическую суть того самого большевизма, который Антанта должна была поддерживать, учить ходить, предохранять против его собственной неумеренности и который она, сначала оставив наедине со всеми иллюзиями его революционной эйфории, предпочла задушить.
Рассчитывать после того на большую благодарность России — значит обречь себя на жестокое разочарование.
Дорогой друг,
Сегодня в просторном и роскошном зале Большого театра под председательством Свердлова, председателя В ЦИК, открылся 5-й Всероссийский съезд Советов.
На нем присутствуют: 673 большевика-коммуниста; 269 левых эсеров; 30 максималистов; 100 прочих делегатов от различных партий и беспартийных{136}.