Записки обольстителя

Добрынин Андрей Владимирович

8

Как должна была бы поступить с Вами Ваша любимая, будь она существом благородным? Ей следовало бы прямо сказать Вам, что она не сумеет ответить Вам взаимностью: возможно, из–за ее любви к другому, возможно, из–за той несовместимости, которая, увы, нередко встает между мужчиной и женщиной. После этого ей следовало бы как можно строже ограничить встречи и вообще все отношения с Вами. Это огорчило бы Вас поначалу, но не принесло бы и малой доли тех огорчений, которые доставляет Вам Ваша нынешняя избранница, своекорыстно разжигая в Вас беспочвенные надежды. Однако на самом деле именно встреча с благородной женщиной сулит Вам наибольшие шансы на успех по той простой причине, что она постарается понять Ваши возвышенные устремления, а не отвергнет их с порога и не станет считать Вас из–за них прекраснодушным недотепой. Следовательно, не надо отчаиваться, друг мой, сосредоточив все чувства на том недостойном предмете, который случайно оказался у Вас под рукой. Судьба рано или поздно всякому предоставляет возможность добиться счастья, и важно только эту возможность не упустить. Должен, однако, отметить, что, имея неоспоримые внутренние достоинства, Вы ведете себя так, словно о них всем должно быть известно, и не пытаетесь привести свою внешность в гармонию со своим внутренним обликом. А какова Ваша внешность? Выглядите Вы, простите за прямоту, как сущий пролетарий: одеты в какую–то рвань, волосы всклокочены, от ног воняет… Добро бы еще Вы принадлежали к тем придуркам–рокерам, которые под три тоскливых гитарных аккорда гнусавят свои нудные песни, полные фальшивого глубокомыслия, и полагают, будто это настолько возвышает их над толпой, что даже избавляет от необходимости мыться. Но подруги этих несчастных и одеваются, и пахнут точно так же, как они сами, а вот вы–то вряд ли захотите, чтобы от Вашей дамы смердело, как от вокзального нищего. Разные женщины предъявляют различные требования к нашей наружности, но запомните одно: чтобы кто–то заинтересовался нашим внутренним миром, необходимо иметь некоторые внешние достоинства и уж во всяком случае не внушать

предмету своей страсти физического отвращения.

9

В своем письме Вы истерически требуете сообщить Вам секрет моего успеха у женщин. Извольте, но для начала разрешите мне сделать несколько предварительных замечаний. О внешности я уже говорил, теперь хочу сказать о Вашей манере держаться. Запомните, что скромность и молчаливость у женщин никогда не были в цене. Тем более они вредоносны для Вас, ведь главные Ваши преимущества — это внутренние свойства Вашей личности, а они раскрываются только в общении. Перестаньте впредь делать при женщинах трагическое лицо и жаловаться на свою тяжелую жизнь: это нагоняет уныние, а женщины вовсе не уныния ищут в мужской компании. Ходят слухи, будто можно добиться у любимой взаимности, вызывая в ней жалость, однако в жизни я отродясь не видел ничего подобного. Если кто–то, находясь в трудной житейской ситуации, ухитрился все же преуспеть в любви, то поверьте мне: это было вызвано вовсе не жалостью, а иными причинами. В силу некоторой приземленности женской натуры жалость женщин распространяется на голодных, больных, на детей, то есть вызывается чисто материальными причинами, духовные же страдания им непонятны. Так что в душе Вы можете носить любые обиды и разочарования, но на лице Вашем пусть неизменно сияет улыбка. Женщина — существо сугубо земное, она предпочитает жить материальными заботами, но именно потому ее постоянно мучит смутный страх перед жизнью, ведь подсознательно она ощущает непрочность и бренность всего материального. От этого страха она не может скрыться, как Вы, в башне своих духовных занятий. И разве способен успокоить ее робкую душу угрюмый неврастеник с печатью скорби на челе? Нет, всем своим существом она прилепится к тому, кто не боится этого мира и знает все его секреты, кто смотрит на него с добродушной насмешкой, к тому, кто живет легко. Я говорю здесь не о надежности, не о положении в обществе, не о богатстве, — нет, живущий легко может быть бедняком и бродягой, но женщины, презирающие Вашу угрюмую бедность, к нему потянутся, как железо к магниту. Учитесь знать себе цену, друг мой, поверьте в себя, поставьте себя над миром — и он признает Ваше превосходство. Самоуверенность и нарциссизм, беззлобная насмешка и безоглядная щедрость, взгляд свысока и легкое отношение к жизни, — усвойте себе все это, и благоухающее облако женской любви сгустится над Вами.

10

Что же касается той, кого Вы именуете избранницей Вашего сердца, то чем скорее Вы расстанетесь с нею, тем будет лучше для Вас. Поверьте, что в моих словах нет ни зависти, ни жестокости, а только трезвый расчет. Я уже говорил Вам и еще раз повторю: если женщина поступает с мужчиной так, как Ваша дама с Вами, то это значит, что она попросту не боится его потерять. Выяснять отношения в таком случае — бесполезное дело: ей не захочется лишаться выгодного поклонника, последуют новые туманные посулы, а так как и Вам не хочется лишаться надежды, то все останется по–прежнему. Сам Ваш успех, если Вы все же его добьетесь, будет вызван не благосклонностью дамы к Вам, а лишь ее затруднительным положением. Женщина, не побывавшая хоть раз замужем, чувствует себя существом неполноценным, и этот комплекс с годами стремительно развивается. Извне этот пунктик в ней старательно поддерживают подруги, бабки, тетки и прочая нечисть. Если брачное поведение женщины изобразить графически и по оси абсцисс отложить ее возраст, а по оси ординат — положительные качества ее ухажеров, то требовательность женщины предстанет в виде круто снижающейся кривой, зато хитрость ее будет столь же стремительно расти в противоположном направлении. Бойтесь, друг мой, принять за благосклонность проявления этого брачного безумия, не то Ваша избранница живо обведет Вас вокруг пальца, а потом будет всю жизнь мстить Вам за то, что Вы поддались на ее обман. Из–за Вашего разрыва мир не рухнет: Ваши страдания со временем прекратятся, лишившись нелепых надежд — своей привычной пищи, дама же Ваша и страдать–то особенно не будет, потому что не любит Вас. Если она немного и поплачет, то исключительно из–за оскорбленного самолюбия. Худшее, что с ней может случиться, — это если она влюбится в какого–нибудь богатого тупицу (на бедного она и не посмотрит), а тот овладеет ею и затем бросит. Но пусть такая возможность Вас не беспокоит: во–первых, на долгие и глубокие переживания Ваша дама вряд ли способна, а во–вторых, то же самое вполне может случиться с нею и сейчас, и сдерживает ее не Ваше присутствие, а лишь отсутствие богатого тупицы.

11

В конце Вашего письма Вы слезливо упрекаете меня в том, что я никогда не любил. Тут Вы, к сожалению, ошибаетесь. Даже ответ на Ваше довольно бессвязное послание я начал писать лишь оттого, что оно напомнило мне о былых любовных безумствах. Кстати сказать, я, в отличие от Вас, переносил их достойно и не утомлял окружающих своими жалобами. Ныне эти мучения остались в прошлом, и хочется надеяться, что навсегда. Однако и сейчас я влюблен. Да, не удивляйтесь, я люблю, хотя и не сетую на злосчастную судьбу, никому не надоедаю исповедями, сохраняю жизнерадостность и не теряю аппетита. Мое чувство ровно и постоянно, я не требую взаимности и не надеюсь на нее. Плодом такого бескорыстия и является мое душевное спокойствие. Предвижу Ваше любопытство и попытаюсь рассказать о даме моего сердца. У нее удивительная внешность: черные волосы, матово–белая кожа и ярко–голубые глаза, которые становятся темно–синими, когда она волнуется или сердится. Сложена она божественно, словно ее изящную фигурку вытачивал мастер с безукоризненным глазомером и вкусом: не позволив себе ничего лишнего в виде жировых складок или могучего таза, он тем не менее придал ее удивительно соразмерным членам ту обольстительную округлость, которая не раз повергала меня в смущение и заставляла мой язык прилипать к гортани. Походка ее легка и стремительна; я заметил, что на ходу она слегка склоняет голову и напоминает мне тогда роскошный черный цветок, слишком тяжелый для тонкого стебля. Она своенравна и капризна, ее настроение и желания меняются по двадцать раз на дню, и причины этих изменений для меня до сих пор загадка. В обществе она — сущая дикарка: молчит и настороженно смотрит на окружающих большими и круглыми темно–синими глазами, напоминая в такие минуты забавного совенка. Свое смущение она старается скрыть детской чопорностью и маской недотроги, зато если ее скованность удается прогнать, она способна прыгать, визжать, беситься и вообще склонна пускаться во все тяжкие. Умна ли она? Не знаю. Во всяком случае, она не болтлива, когда же она говорит, глупостей я от нее не слышу. Добра ли она? Не знаю. Со мной — нет. Я не раз давал себе слово никогда не видеть ее и забыть о ней, но ей словно доставляет удовольствие напоминать мне о себе, о чем–то спрашивать, просить об услугах, и я, словно не было ни обид, ни огорчений, беспрекословно выполняю все ее просьбы, которые для меня равносильны приказу. Когда я слышу ее знакомый голос (по телефону она всегда говорит чуть–чуть в нос), у меня не поворачивается язык спросить ее, что же я получу в благодарность за свои труды, хотя от любой другой женщины я давным–давно потребовал бы прямого ответа. Да мне, собственно, ничего от нее и не надо, только бы видеть ее время от времени, и тогда награда приходит сама: она улыбается мне, и я понимаю, что нет большего блаженства, чем видеть ее улыбку. Мне кажется, что все ее существо растворяется в этой улыбке и летит ко мне, как вспышка радостного сияния, способного осветить всю мою темную жизнь. Вы спросите, конечно, кто она? Простите, друг мой, но я Вам ничего не отвечу. Что я могу сказать Вам, если и сам порой сомневаюсь, существует ли она в действительности? Во всяком случае, прочтя мое беглое и неумелое описание, Вы, надеюсь, простите мне ту насмешливую гримасу, с которой я наблюдаю Ваши и подобные Вашим любовные страдания. Могу ли я принимать их всерьез, любя такую женщину? Простите за краткость, друг мой. Я понимаю, что Вы, как все влюбленные, готовы говорить о своих переживаниях бесконечно, однако вынужден прервать свои записки за недосугом. Принесли билеты в концерт (или на концерт?), и я должен основательно заняться своим туалетом. Замечу кстати, предвидя Ваш вопрос, что в театр я отправляюсь с дамой, но, к сожалению, не с той, которую Вам только что описал. Прощаюсь в надежде увидеть Вас вскорости бодрым и веселым.

Неизменно любящий Вас —

Андрей Добрынин.

Москва, 3 декабря 1990 г.

ПИСЬМО 2

1

Приветствую Вас, друг мой! Воротившись из ресторана (не слишком поздно, к счастью, так как поздно ложиться — это нездорово), я обнаружил в почтовом ящике Ваше очередное послание. Пребывая в мечтательном настроении и не испытывая тяги ко сну, сразу же сажусь сочинять ответ. Не спешите благодарить меня за такую обязательность: в своем письме я вновь буду беседовать не столько с Вами, сколько с самим собой, ибо в Вас нынешнем, обуянном страстью и не внемлющем речам Разума, я вижу себя прежнего, столь же беззащитного некогда против всех каверз Купидона. Справедливость, однако, требует отметить, что Ваше нынешнее безумие глубже и пагубней моих прошлых увлечений, хотя и те заставляли меня совершать нелепые поступки, о которых я не могу вспомнить без жгучего стыда. Все же я и в худшие времена сохранял в голове искру здравого смысла, дабы верно оценивать свое положение, а в душе — остатки твердости, дабы не раболепствовать перед женщиной и не докучать друзьям слезливыми исповедями как в устной, так и в письменной форме. Вы же внушаете мне невольный страх глубиной своего падения. Последнее ярко выражается в тех глупостях, которые Вы выплескиваете на бумагу, утратив, видимо, способность ощущать напыщенность, слащавость и смехотворность собственных излияний.

Первая из этих глупостей заключается в утверждении, будто женщину следует завоевывать терпением и почтительной покорностью, неустанно проявляя доброе отношение к ней, будучи ее другом. Данную мысль Вы пережевываете с поистине идиотическим упорством. Добро бы это было лишь абстрактное высказывание в пылу научного спора, которое, даже являясь неверным, не принесет особого вреда, — нет, свою чепуху Вы явно собираетесь сделать руководством к действию. Должен сразу огорчить Вас: поразить любимую своим бескорыстием Вам не удастся. В сложившейся ситуации Вы не требуете награды лишь потому, что знаете: Вам все равно ее не дадут, да еще вдобавок прогонят взашей за излишнюю назойливость. Это прекрасно понимает и Ваша дама, которая вовсе не такой невинный ребенок, каким Вы ее почему–то считаете. И разве она не права? Предложи она Вам увенчать Ваши усилия — воображаю, как загорятся Ваши глаза, как судорожно заерзает кадык, как растопырятся пальцы и выступит слюна в уголках рта!..

Ну–ну, не сердитесь, пузан, я не хотел Вас обидеть. Охотно допускаю, что Ваши действия и впрямь проникнуты бескорыстием как результатом острого душевного расстройства. Допускаю даже, что Вы заставите поверить в это и Вашу любимую. Это тем более вероятно, что женщины почему–то убеждены в своей способности внушать самые сильные и возвышенные чувства. Тем не менее Ваше будущее видится мне полным скорби и мучительных разочарований. К сожалению, постоянно проявляемые доброта, терпение и бескорыстие — это едва ли не самое опасное для успеха в любви. Женщинам, как существам сугубо земным, присуща инстинктивная расчетливость, которая подскажет Вашей даме, что не стоит расточать Вам слишком много милостей, если Вы у нее и так на крепком поводке. Ведя бурную интимную жизнь и принимая ухаживания разнообразных самцов, и ногтя Вашего не стоящих, она будет делать удивленные глаза в ответ на всякую попытку упрека с Вашей стороны. Какое Вам дело до ее увлечений, если Вы сами всегда уверяли, будто являетесь ее бескорыстным другом — и никем больше? Соглашаясь на эту сомнительную роль, разве не Вы приучили ее к мысли, что можно брать, ничего не давая взамен, и следовать всем своим сердечным прихотям, не опасаясь при этом Вас потерять? На Вашу долю остались лишь оттяжки, увертки и ничего не значащие обещания. И вот теперь она почти искренне удивляется Вашему огорчению и почти непритворно оскорблена Вашим упреком, но, скажите по совести, только ли ее нужно в этом обвинять?

2

Поверьте, друг мой, что мне понятны все движения Вашей высокой души. Я тронут Вашим стремлением быть благородным и в делах любовных. Увы, применительно к ним благородство Вы понимаете совершенно превратно — оно состоит вовсе не в том, чтобы позволить сделать из себя дойную корову и способствовать развитию мании величия в неустойчивом сознании Вашей дамы. Впрочем, сравнение с коровой хромает, — той дают хотя бы сено, а что дают Вам, кроме туманных обещаний? Однако не всякого поклонника женщина будет водить за нос: для этого ее надо сперва уверить в своей пылкой любви, покорности и беспредельном терпении, то есть как раз в тех качествах, которые Вы, как явствует из Вашего письма, намереваетесь постоянно проявлять. Ну что ж, не удивляйтесь, если результат будет не тот, которого Вы ожидаете, — сказать точнее, не будет вовсе никакого результата, ибо женщины не любят терять поклонников и потому Вы не услышите решительного «нет». Поклонник вроде Вас — существо для женщины чрезвычайно полезное: ведь он не только заботится о ее развлечениях, но еще и оплачивает их, а когда он надоедает или мешает разделить сердечные досуги с другим, более удачливым кавалером, его можно без церемоний прогнать, не опасаясь, что он уйдет навсегда. С ним даже можно — радуйтесь! — создать семейный очаг, придя с годами к выводу, что все мужчины — сволочи и данная мужская особь — наименьшее зло. Однако у этого очага он не обретет счастья, ибо соединится с женщиной, которая привыкла к его раболепию и потому не может его не презирать. Презрение — это не то чувство, которое можно до бесконечности таить в душе. Оно вскоре выразится в соответствующем поведении, и заслуженным итогом всех Ваших благих устремлений окажутся неврастения и раздел имущества. И не стоит коситься с завистью на своего счастливого соперника и тем более грозить ему всевозможными карами, поскольку его влечет то же, что и Вас, а избранный им более разумный путь к цели я никак не могу признать достаточным поводом для расправы. Поверьте, для победы над Вами ему не потребовалось проявлять коварство, растрачивать состояние или совершать какие–то сверхчеловеческие деяния. Еще до начала этого состязания Ваша любимая решила про себя: любой кавалер, кроме Вас, будь он хоть слегка человекоподобен, непременно добьется ее благосклонности, а укрепили ее в этом решении Вы сами, дав понять, что готовы стерпеть все, что угодно, лишь бы Вас не прогнали прочь. Так что сопернику Вашему и не требовалось делать ничего из ряда вон выходящего, — ему достаточно было проявить к Вашей даме умеренный интерес, тот самый интерес, который быстро угасает, не находя поощрения, и который именно поэтому Ваша возлюбленная сочла необходимым поощрить так щедро, как только возможно.

3

Вторым по порядку, но не по степени абсурдности я бы поставил Ваше обещание сложить к ногам своей избранницы все, чем Вы владеете, и снискать ее расположение неслыханной щедростью. Похоже, Ваше умопомешательство зашло чересчур далеко, чтобы его можно было вылечить одними доводами здравого смысла без применения более надежных средств вроде брома или душа Шарко. Памятуя, однако, о том, что некогда Вы слыли рассудительным юношей, я все же решусь обратить Ваше внимание на некоторые соображения — по моему мнению, вполне бесспорные. Во–первых, если Вы уповаете в своих любовных трудах на силу богатства, то не грех бы вспомнить, что есть немало людей и побогаче Вас. Как только один из таких баловней Фортуны появится в поле зрения Вашей дамы, то все Ваши дары, дотоле принимавшиеся благосклонно, сейчас же потускнеют в ее глазах, и Ваш образ потускнеет вместе с ними. Я не сомневаюсь в том, что ради любимой Вы не задумаетесь пойти по миру. С этой точки зрения Вы щедрее любого миллионера, для которого подарить женщине меховое манто проще, чем для Вас — букетик чахлых роз. Но женщины, увы, редко сопоставляют размер дара с возможностями дарителя. Как существа весьма практичные, они ценят подношения по их абсолютной величине, а значит, Ваша несравненная щедрость ничем Вам не поможет, поскольку она — величина относительная. Во–вторых, я уже указывал Вам на то, что женщины не обладают способностью трезво оценивать собственную персону. Благодаря этому свойству они охотно выслушивают самую грубую лесть, рассматривая ее как должное и не замечая ухмылок, которыми обмениваются льстецы у них за спиной. Но по этой же причине все дары, приносимые маниаками вроде Вас, рассматриваются дамами как нечто принадлежащее им по праву и не требующее никаких проявлений благодарности. Разоряйтесь, продавайте имущество, чтобы завалить любимую сверх головы своими подарками, — Вы не добьетесь ничего, кроме радостных взвизгов и братских поцелуев в щечку. Взвизги умолкнут и поцелуи остынут, а любимая будет нетерпеливо ждать новых даров и негодовать на то, что Вы недостаточно поспешно пускаете на ветер свои трудовые сбережения. Своими безумствами Вы только укрепите ее самомнение, разовьете в ней алчность и, в конце концов, толкнете ее в объятия первого попавшегося богатого болвана, ибо аппетит, как известно, приходит во время еды, а насытить этот аппетит Вам уже будет не по средствам. Лишь постарев и подурнев, дама Вашего сердца поймет, какую недобрую услугу Вы ей оказали. Тогда рассыплется хоровод поклонников, иссякнет поток даров и вымышленные достоинства перестанут оказывать на мужчин свое магическое действие. Тщетно несчастная будет взывать в пустоте: откликнитесь, милые друзья, где же вы? Я все та же, я ничуть не изменилась, разве что волосы поредели, кожа стала дряблой, поблекли глаза и набрякли бока, но ведь все прочие достоинства, которые вы не уставали превозносить, остаются при мне! Поймет ли она свою ошибку, совершенную в юности, раскается ли в ней? Или же ожесточится сердцем и проклянет неверную мужскую породу, а заодно и все человечество? И то, и другое вполне вероятно, но в любом случае разочарование будет ужасным, и немалую долю вины за ее будущие неизбежные страдания я возлагаю на Вас.

4

Кощунственное любопытство закрадывается мне в душу: интересно, что бы Вы сказали, если бы Вам предложили просто купить вашу даму и назвали бы конкретную цену? Женщины торгуют собой гораздо чаще, чем принято думать, и средства расчета — это не обязательно засаленные бумажки, которые пересчитывают на мокрой панели при свете фонаря. В уплату принимаются, как известно, автомобили и дачи, ученые степени и заграничные вояжи, положение в обществе и тому подобное, хотя в конечном счете все сводится к деньгам как всеобщей форме богатства. Купля–продажа совершается, но вслух не признается, да еще и прикрывается брачной церемонией. Это создает почву для надувательства, которое при обычной торговле, когда четко оговорены все условия, случается куда реже. Потому–то меня занимает вопрос, что сказали бы Вы об откровенной покупке? Допустим, Вы с содроганием отвернетесь от той омерзительной, по Вашему мнению, сделки, которую я осмелился вообразить. Но вдумайтесь, что же в ней, собственно, такого омерзительного? Во–первых, как я уже сказал, такие сделки совершаются вокруг Вас ежедневно и ежечасно, и накинутые на них стыдливые покровы никого не вводят в заблуждение. Во–вторых, неужели более нравственно постоянно что–то получать от человека и ничего не давать ему взамен, как это делает ваша любимая? Все Ваши чаяния ей, разумеется, вполне понятны, но она не желает ни вознаградить Вас, ни заявить прямо, что старания Ваши никогда не увенчаются успехом. Еще бы, ведь они приносят ей немалые выгоды. Однако если Вы даже и обретете со временем предмет своих устремлений, то принесенные жертвы Вы сочтете в итоге слишком большими для столь сомнительного приобретения. Все те, кто вел себя подобно Вам, раньше или позже делали такой же вывод. В своих отношениях с любимой Вы с самого начала поставили себя в проигрышные условия, понадеявшись на ее честность, словно видели когда–нибудь эту честность в действии. Вы забыли о том, что ей в данном случае вовсе не выгодно быть воистину честной, как и о том, что известного сорта люди используют нравственные понятия вроде честности, справедливости и т. п. лишь обосновывая задним числом свои поступки, совершенные из самой подлой корысти. Поэтому с точки зрения морали обычная торговля собой, та самая сделка, о которой я говорил, неизмеримо выше всех обиняков и недомолвок, принятых в хорошем обществе, облегчающих надувательство, но не меняющих сути дела. Вы, друг мой, как раз и являетесь объектом такого надувательства, а если бы условия сделки были ясно очерчены с самого начала, ничего подобного с Вами уж наверное не произошло бы. По этому поводу мне вспоминается слышанный когда–то поучительный романс в духе Кеведо: