Записки провинциала
Шрифт:
Третья часть ярмарочных зданий восстановлена.
Лимонные с белым корпуса хвалятся прочностью перестройки и чистотой.
Пешеходные дорожки залиты асфальтом.
Гремят тяжелейшие в мире (только русская лошадь может вытерпеть такую тяжесть) возы, вприпрыжку летят к Главному дому коммерсанты, а на лицах гуляющих в черных фесках персов видно желание не только вступить в дружбу с великой Советской страной, но еще и много заработать на этом деле.
Последнее им не очень удается. За рис они
Но тут я уже коснулся важной вещи – торговой жизни ярмарки, ярмарочного быта.
Того, что себе обычно представляют (галдеж, толчея, битье по рукам и вообще карусель), этого на советской ярмарке нет и не должно быть.
То есть имеется, конечно, и писк, и треск, и через голову самой настоящей карусели, но всё это в розничных рядах или в увеселительном Бразильском саду и к самой ярмарке никакого, в сущности, отношения не имеет.
Настоящая ярмарка проходит без всякого грома, но быт имеет прекрасный.
– Быт огромных цифр!
Спрос – 500 000 аршин бязи! Спрос – 200 000 пудов льняного семени! Предложение – 200 000 пудов муки, 50 000 пар валенок, 30 000 топоров!
Быт ярмарочный в тишине глядит сквозь складские окна: пушнина, стекло, кишмиш, кардные ленты, валяные шляпы, мыло мраморное, американский гарпиус, глазастые ситцы, макароны, чугунное литье, шамотный кирпич, лавочная бумага, хоросанская шерсть, силикаты, бакалея, текстиль, металл, москатель, сырье и прочее, и прочее в тысячах названий и сотнях тысяч пудов.
Без шума, без воплей эти товары меняют хозяев на биржевом собрании.
За сегодня быт выразился в цифре немалой:
– Совершено сделок по купле и продаже на два миллиона триста двадцать пять тысяч шестьсот пятьдесят шесть рублей девяносто шесть копеек.
Утро, сыплющее дождевую пыль, начинается страдальческими криками пароходов. Раньше всех приступают к своей бранчливой работе Окская и Средне-Волжская набережные.
С ярмарки попасть туда можно через плашкоутный Окский мост трамваем.
Шатаясь и дрожа, к Главному подкатывает вагон. Дергаясь, как в падучей, он отправляется дальше, и вы начинаете жалеть, что поехали.
Дело в том, что вагон явно расползается под вами. Стенки его тошно колеблются, и крыша, пренебрегая опасностью штрафа, непременно хочет соскочить на ходу.
На плашкоуте, где трамвайные рельсы приколоты к мосту чуть ли не кнопками, вагон начинает выкидывать такие курбеты, что вам остается только одно – уповать!
Для спасения трамвайного дела в Нижнем неизвестными благодетелями был куплен в Киеве большой, весьма прочный и подержанный вагон.
Страшно обрадованные трамвайные рабочие взапуски принялись
Сейчас же и немедленно всякое движение по линии Вокзал – Кремлевский элеватор застопорилось на два часа.
«Киевлянин» сошел с рельс.
Его поставили обратно, и провожаемый восхищенными взглядами волжанок вагон снова двинулся в путь.
После этого движение по линии Вокзал – Кремлевский элеватор было прекращено на четыре часа.
«Красавец» опять сошел с рельс.
Слегка изумленные рабочие вновь поставили его «в рамки».
Засим движение по линии Вокзал – Кремлевский элеватор в этот день более не возобновлялось, а «киевлянина» ставили «в рамки» всю ночь.
Только тогда покраснели неизвестные благодетели – спецы. Оказалось, что вагон слишком тяжел для нижегородских путей и ходить по ним не может.
Итак, вас все-таки довезли по Рождественской улице до дебаркадера Волжского госпароходства.
При всех разговорах о слабости ярмарочного оборота и несмотря даже на то, что ярмарка превращается постепенно в ярмарку лишь образцов, все же пристани работают оживленно.
На ярмарку завезено, завозится и развозится порядочно грузов. Просторные дебаркадеры завалены бочками с астраханской сельдью, бунтами проволоки, ящиками стекла, чугунными горшками, сабзой, хлопком, лесом, мокро-солеными кожами и вообще всем, что можно свезти водой.
У стенок набережной под надписями «Чаль за кольца, решетку береги, стены не касайся» толпятся крючники.
Ждут работы!
Трубя и распространяя вокруг себя курчавые, как цветная капуста, волны, приваливает паротеплоход из Астрахани.
Пассажиры шаркают и восклицают, крючники вонзают свои железные когти в мешки, кто-то дивно и весьма нецензурно ругается, гремит железо, шныряют пискливые катера, и перс, молчаливый и тонкий, с легким страхом дает дорогу крючнику, волокущему шестипудовый ящик.
– Ворот расстегни! Задушит! – кричат сзади.
– Обойдется! – хрипит грузчик. – Тетка, сойди с дороги!
Тетка шарахается. Непрерывной цепью ползут грузчики. Трещит, как канарейка, пароходный флаг. По головам летит ветер.
В легком и секучем дожде работа продолжается.
В зеленом сквере Главного дома у фонтанного бассейна играют дети и толпятся дельцы.
Тут и острый московский башмак, и войлочная крестьянская шляпа, и черный колпачок перса.
Сдержанно бурлит «коммерческий» воздух.
Кругом, в ярмарочных складах, лежит завезенного товара четыре миллиона пудов.