Записки провинциального священника

Экономцев Игорь

При моем появлении хозяин кабинета не соизволил подняться. Он молча смотрел на меня, смотрел с нескрываемым торжеством в глазах, по-кошачьи ласково.

— Вот, отец Иоанн, — наконец произнес он, — и вновь довелось нам встретиться.

— Довелось, отец Иннокентий.

— А ведь как обстоятельства изменились... Разве могли вы тогда, три года назад, подумать, что мы встретимся при таких вот обстоятельствах?

— Неисповедимы пути Господни.

— Воистину, неисповедимы. Но как же вы так, ученый иеромонах, профессор, со стези высокой премудрости свернули? В академии к вам и подступиться было невозможно — легче к заоблачным высям подняться! Да вы садитесь, профессор, садитесь, разговор у нас долгий будет.

Как же вы вдруг решились, а? Со стези высокой-то премудрости? Ведь вас не то что студенты, преподаватели Иоанном Богословом называли! В «Богословских трудах» статьи ваши ученые печатали. Мудреные статьи! Просматривал я их... Откровенно скажу: мало что понял. Обескуражило это меня сначала, а потом подумал я: «А что, если за всеми этими словесами учеными ничего нет?» Что скажете, господин профессор? Может быть, в самом деле нет ничего? Пустота одна... И кажется мне, что все это чувствуют, только боятся признаться — как бы за дураков не приняли. Настоящая истина всегда понятна. Святые евангелисты, тот же Иоанн Богослов (настоящий Иоанн Богослов!), понятно писали...

«Боже мой! — с ужасом подумал я. — Он, наверно, Апокалипсис не читал!»

— Мало толку от этой учености, — продолжал епархиальный секретарь. — Вот поэтому вы до сих пор лишь иеромонах, хотя за десять лет можно было и епископом стать. Но должно быть, и в Загорске ученость эта не очень-то нужна. Не потому ли вас в Сарск, в Тмутаракань, загнали?

— Не вижу в этом трагедии, отец Иннокентий.

— Увидите.

— Все в руках Божиих.

— Конечно, все в руках Божиих. Но ведь недаром говорится: «На Бога надейся, а сам не плошай». Погорячились вы тогда в Загорске, после экзамена... Высокие слова о Византии говорили... Кому нужна теперь эта Византия? Мне? Вам в Тмутаракани? Нет Византии и никогда не было. Никогда! А Тмутаракань была, есть и будет! Погорячились вы, отец Иоанн, теперь небось и жалеете?

— Да ведь и вы слишком робко тогда себя держали... Молчали больше... Трудно было предположить, что такие афоризмы изрекать можете... Про Тмутаракань и Византию. За них не глядя можно пятерку ставить.

— Жалеете, значит, жалеете... Но я на вас зла не держу. Хотя из-за вас я не смог в академию поступить.

— Зачем вам академия?

— Я ведь все же епархиальный секретарь, в областном центре служу... Мне бумажка нужна, для престижа. И я получу ее. А вы мне кандидатскую диссертацию напишете. Не смотрите так на меня. Напишете! Так за что же вас из академии в Сарск?

— Я священник, а священник должен служить.

— Но вы и профессор!

— Прежде всего священник. Профессор — дело второстепенное.

— Вот как заговорили. Второстепенное, значит... Однако хотелось бы все-таки узнать: за что же вас из академии?

— Это что, допрос? — вспыхнул я.

— Разговор начальника с подчиненным. Я, как начальник, должен знать, за что вас отстранили от преподавания в академии.

— Давайте поставим все точки над i. Моим начальником является не епархиальный секретарь, а правящий архиерей. Это, во-первых. А во-вторых, поскольку наш разговор принял официальный характер, я могу вам заявить, что в предъявленном мне официальном уведомлении говорится, что я командируюсь в распоряжение вашего правящего архиерея. Ни о каком Сарске в нем нет ни слова. В нем не указано и какими мотивами руководствовалось Священноначалие нашей Церкви, принимая это решение.

— Ах, вот как... Опять горячитесь. Не забывайте, однако, здесь не академия. И перед вами не ученик. Это, во-первых. А во-вторых, у вас превратное представление о реальном положении в епархии и... полномочиях епархиального секретаря.

— Предпочитаю остаться при своем превратном представлении. Думаю, что долгого разговора у нас не получится. Я хотел бы получить документ о

назначении и... деньги на проезд. Можно под расписку. У меня нет ни копейки.

— Документ о назначении вы получите. А что касается второй просьбы... Право, удивительно, как же вы так, без денег...

— Хорошо. Ограничимся получением документа. В это время зазвонил телефон. Отец Иннокентий неторопливо взял трубку.

— Добрый день. Благословите, владыка, — без заискивания, с достоинством произнес он. — Так, всякая рутина. Никаких серьезных вопросов. Отец Иоанн? — Брови епархиального секретаря в невольном удивлении поднялись кверху. — Здесь. У меня. Хорошо. Хорошо. Благословите.

Епархиальный секретарь не спеша положил трубку и, выдержав паузу, холодно произнес:

— Поедете к владыке на дачу. Епархиальный шофер вас отвезет. — А затем сухо и резко добавил: — Я не прощаюсь. Вам еще предстоит вернуться ко мне за назначением.

Дача архиепископа находилась в зеленом пригороде. Туда вела прекрасная асфальтированная дорога. По обеим ее сторонам тянулись глухие высокие заборы. Чуть ли не через каждые двести метров — милицейские посты. За заборами — скрытые соснами виллы отцов города. И среди них — дача архиерея Русской Православной Церкви. Пусть «развертывается и углубляется» атеистическая пропаганда и ведется «непримиримая идеологическая борьба», на уровне истеблишмента материализм и религия прекрасно уживаются друг с другом. Парадокс? Как знать...

Машина свернула с дороги и подъехала к мощным тесовым воротам. Такие были, наверно, у древнерусских городов и острогов. Около ворот находилась будка. Из нее вышел милиционер и отдал нам честь. Вот чудеса! Да, чудеса чудесами, а ходоков к архиепископу он, пожалуй, не пропустил бы...

Ворота бесшумно открылись. Я сначала подумал, что сработала электроника. Нет, их с помощью лебедки открыл благообразный старичок — привратник. Он в пояс поклонился — не мне, вряд ли он мог видеть меня через затемненное стекло лимузина, — поклонился машине.

Мы подъехали к двухэтажному особняку. Молодой человек в подряснике проворно подошел к автомобилю, открыл дверцу и сделал вид, что помогает мне выбраться из блестящего чудища двадцатого века. Он пригласил меня в дом.

* * *

Гостиная, в которой я очутился, напоминала скорее дворцовую залу аристократа XVIII века. Глядя на архиерейский дом снаружи, его правильнее было бы назвать дворцом, и все-таки помпезная роскошь интерьера оказалась для меня неожиданной. Позолота, огромные зеркала, старинные гобелены и картины в массивных резных рамах, расписной потолок, ослепительный узорный паркет, фарфоровый камин, развешанные по стенам тарелочки и веера... Все это представляло собой разительный контраст с миром, из которого явился я. Немного ошарашенный, я не сразу заметил вошедшего в зал архиепископа. Он направлялся ко мне легкой, быстрой походкой. Архиепископ был в одном подряснике, без панагии, это обстоятельство и необычная процедура приема, по-видимому, свидетельствовали о его желании побеседовать со мной неофициально и доверительно. И это сразу же насторожило меня.

— Отец Иоанн, рад вас видеть, — произнес он с такой естественной доброжелательностью, что я несколько растерялся. Во всяком случае после злоключений, которые обрушились на меня в последние месяцы, рассчитывать на это не приходилось.

Архиепископ благословил меня. Его умные, проницательные глаза, казалось, читали мои мысли. Но он не стал уверять меня в том, что действительно рад меня видеть. Он сказал:

— Мы с вами уже встречались... на богословских собеседованиях в академии, на конференции в Ленинграде. Там на меня очень хорошее впечатление произвел Ваш доклад. И вот Господь снова благословил нам встретиться... Как вы хотите: мы посидим здесь или, может быть, погуляем по саду? Вы не очень устали?