Записки рецидивиста
Шрифт:
Из Москвы потом приедет большая комиссия, человек восемь: генерал, подполковник, майоры. Зайдут к нам в камеру, и генерал скажет пространную речь:
— Люди, опомнитесь, возьмитесь за голову. Поставьте точку на преступном прошлом. Выходите на свободу, включайтесь в созидательный труд советского народа. В стране сейчас строятся заводы, фабрики, электростанции. Нужны рабочие руки, которых стране не хватает. А вы в большинстве своем молодые, здоровые люди. Даже во время войны, когда Родина была в опасности, среди преступного мира были тысячи и тысячи добровольцев, шли в штрафные батальоны и в первом же бою искупали свою вину перед
Заметив меня и кивнув в мою сторону, генерал сказал:
— Посмотрите на него, он ведь еще совсем ребенок. Ему за партой надо сидеть, а не здесь, в походы ходить, учиться на инженера, врача или летчика. А чему он здесь может научиться? Люди, еще раз прошу, опомнитесь, сделайте вывод для себя.
Зеки стояли, понурив головы.
Комиссия уехала. Жизнь в камере пошла своим чередом. Всего час давалось на прогулку, остальное время проводили в камере. Кто чем мог, тем и занимался. Я обычно играл на гитаре, пел, но самым большим моим увлечением стало переписывать песни, поэмы, делать альбомы-песенники. Хоть и мало было у меня грамотешки, но я переписывал день и ночь: «Туфельный след», «Серый крест», «Тайна святого монастыря Урсулы» и многое другое.
Из Магадана было привезено много песен, все тюремные, жизненные. Я разучил и пел под гитару:
Будь проклята ты, Колыма, Что названа чудной планетой, Сойдешь поневоле с ума, Отсюда возврата уж нету.Воры и другие зеки удивлялись моей памяти. Я много читал книг, потом их пересказывал, порой они сидели, слушали, затаив дыхание. И не дай Бог, кто-нибудь начинал перебивать меня или мешать вопросами, такому могли и морду надраить.
Много было у нас в зоне зеков политических, осужденные за отказ идти на передовую или иные провинности по службе. У них у всех был срок двадцать пять лет и до особого распоряжения. Были подполковники, майоры. Воры почему-то их называли «глухарями». Были среди зеков и осужденные за мародерство в Берлине и на территории Германии, предатели и полицаи бывшие, но таких было меньше. Такие в основном направлялись в магаданские зоны.
Справедливости ради надо сказать, к политическим отношение уголовного контингента было скверное. Постоянно и унижали, оскорбляли, называли «коммуняками», нередко давали по зубам.
Отсидев год, я вышел со «спеца». Определили меня в восьмой барак, там и Нос был. Он лежал на нарах с правой стороны, а с левой — пожилой полковник, весь седой, высокий. Звали его Константин Федорович. Во время войны командовал он фронтовой разведкой, после войны попал под сокращение вооруженных сил, устроился завскладом при воинской части. То ли он проворовался, то ли как, но случилась недостача на складе военного обмундирования и сукна Дали ему двадцатник, и вот он в Ванино среди уголовников.
В первый же день в бараке меня окружили воры, стали спрашивать, как в БУРе зарезали Пивовара. Я все подробно рассказал. Константин Федорович сидел на нарах и внимательно слушал. Работал он комендантом зоны по хозяйственной части, имел выход
Как-то в бараке произошел инцидент. В этот день Константин Федорович должен был получить «отгон» и передать ворам. Перед вечером в барак зашли два вора и потребовали деньги. Константин Федорович объяснил им:
— Завтра, ребята, деньги будут. Сегодня с работой замотался и не успел получить.
Один вор стал его оскорблять:
— Давай бабки, сука.
Другой вор ударил по лицу. В этот момент я зашел в барак и увидел всю сцену. Не знаю, что со мной случилось, я вскипел. Кинулся к своим нарам, выхватил из-под подушки швайку и опасную бритву и кинулся на воров: в одной руке опаска, в другой — швайка. Одного зека я сразу долбанул швайкой, другой кинулся на выход, а я как заору на весь барак:
— Всех, твари, попишу, кто тронет этого человека!
В бараке было человек восемьдесят зеков, всех как ветром сдуло. Остался только бригадир Степа. Он потихоньку стал подходить ко мне и уговаривать:
— Дим Димыч, успокойся.
— Не подходи, Степа, порежу.
— Ты что, с ума сошел, что ли? Я же к тебе всегда относился по-человечески.
Постепенно я успокоился, стал Степе объяснять, что воры не правы.
— Дим Димыч, я все понимаю и тоже так считаю. Смотри, вечером тебя дернут на сходняк, — сказал Степа.
Действительно, вечером прибежал «шестерка» раза в два постарше меня и говорит:
— Дим Димыч, тебя воры зовут.
Когда я зашел в барак к ворам, все были в сборе. Были там и эти двое, которых я гонял. Фунт сказал:
— Рассказывай, малый, как дело было.
Я начал говорить:
— Воры, несколько лет полковник таскал в зону «отгоны», все было ништяк. Вы считаете его ментом, а за что? Он делает полезное дело для зоны и для нас. Вы мне скажите, он хоть раз крапанул (присвоил) лишний червонец? Человек прошел всю войну, тысячами людей командовал, не раз смотрел смерти в лицо. Волей судьбы он оказался среди нас — воров и убийц — и не отгородился от нас, а, как может, помогает. Зачем же ему в рожу лазить? А завтра вам опять придется обращаться к нему. И он прав будет, если откажется. Такого человека «на забоюсь» не возьмете. Я хоть и пацан, но тоже соображаю, что такое хорошо и что такое плохо. Я не знаю, как вы поступите со мной, но свое мнение скажу: всех тех, кто связан с нами, особенно фронтовиков, не трогать и относиться по-человечески.
Я замолчал, воры тоже молчали. Тогда встал Фунт и сказал:
— Пацан в натуре идейно правильно все сказал. С сегодняшнего дня «тузов» не трогать и ни в чем не ущемлять. А ты, Димка, если заметишь, кто беспредельничает, иди ко мне, я сам разберусь. «Тузы» тоже люди.
«Тузами» называли тех, кто сидел у нас по пятьдесят восьмой статье. У них на спине куртки и бушлата был нарисован квадрат и номер. Это придавало им сходство с карточным бубновым тузом.
Когда я вернулся в свой барак, Константин Федорович кинулся с вопросом: