Записки рецидивиста
Шрифт:
Мужик на баяне заиграл «яблочко», и я пустился в пляс. После меня на столб полез местный мужик Саня Десятников. Он последовал моему примеру, тоже разделся до трусов и тоже долез до верха. Снял приз, спустился, развернул, а там — хороший шевиотовый костюм. Саню тоже вверх подбрасывали, и он потом танцевал победный танец не хуже дикаря вокруг поверженного мамонта. А потом мы общей кодлой пошли обмывать наши призы. Благо по всему парку стояли столы, и бухалово продавали и на разлив, и на вынос. И что примечательно, милиция в этот день пьяных никого не забирала. Все пили, пели, смеялись, радовались искренне и беззастенчиво.
Но праздники кончаются, начинаются будни. Как-то на работе в лесу Ваня Поясок сказал мне:
— Ты знаешь, Димыч, на нижнем складе в будке ребята играли в домино. Среди них был и Колька, Веркин мужик. Будучи пьяным, он сказал: «Если попадется мне этот хохол, все равно зарежу». Так что будь осторожен.
— Все путем, Ваня. Пусть только попробует. Я возле столовой на днях встретил Верку, сказал ей: «Ты что же, сучка, подвела меня, не сказала, что замужем?» А она засмеялась и говорит: «Что? Напугался?» Дура, не знает человека, а так говорит. Я ведь таких, как ее Колька, не одного отправил «корни сирени нюхать». Я же могу и опередить его, подкараулить и «освежевать» (зарезать). Мне это как два пальца обоссать. Но хочется хоть немного на свободе побыть. Только солнце засветило мне, и снова на «кичман»? Я и так пятнадцать лет отдал «хозяину» и не заметил как.
— Ничего, Димыч, сегодня приедем с работы, поймаем его и поговорим, что он хочет. А не поймет, дадим ему оторваться как следует, — сказал Ваня.
Была суббота — банный день. В общежитии я переоделся, думаю: «Схожу в магазин, возьму пару бутылок водки. После баньки и попью».
Шел по улице и на повороте за оградку встретил Кольку-электрика. Я остановился. Колька вытащил из сапога нож, сказал:
— Наконец-то ты мне попался, — и пошел на меня.
У меня в руках ничего не было, я стал потихоньку отступать вдоль оградки. Она была из штакетника. Я отступал, а рукой пробовал, может, какая штакетина оторвется. Одна оказалась снизу не прибита, я оторвал ее. И в этот момент Колька прыгнул на меня, я отскочил в сторону, а сам сбоку штакетиной долбанул Кольку по чану. Удар пришелся в висок, парень упал и не двигался. Я наклонился над ним, глянул, изо рта парня текла кровавая пена.
Я зыркнул по сторонам. Недалеко увидел армянина-инвалида, на левой руке у него не было кисти, а работал он мастером на нижнем складе. Он стоял с ребенком на руках и смотрел в нашу сторону. Крикнул мне:
— Не беспокойся, парень. Я видел, как он шел на тебя с ножом. Если даже ты убил его, туда ему и дорога, барахло человек был.
Я бросил штакетину и пошел в магазин. Взял две бутылки водки и, когда проходил мимо недостроенного дома-сруба, услышал мужские голоса. Зашел в это импровизированное кафе и увидел местных ребят: Юру Огородникова, Саню Мохина и еще троих, они сидели выпивали. Я тоже вытащил бутылку, разлил по стаканам, а когда выпили, я рассказал ребятам, что сейчас уделал Кольку, наверное, убил. Все поднялись, решили посмотреть, и мы пошли на то место, где валялся электрик. Но его на месте не оказалось, что озадачило и меня, и моих собутыльников. Я сказал:
— Точно, вот здесь была наша встреча.
— Так где же он? — спросил Юрка.
Армянин из своего двора крикнул нам:
— Я его водой поливал, так он очухался, встал. Так с ножом в руке и ушел, покачиваясь, домой. Напоследок я сказал ему: «Ты, парень, скажи спасибо человеку, что не добил тебя».
Саня Мохин предложил:
— Пойдем к Кольке на хату, разберемся.
Я отказался идти, сказал:
— Лучше в баню схожу, туда собирался, а то неделю потом жди.
Пошел в баню, так хорошо попарился, что с полки слезал ползком и долго потом на полу отлеживался. После этого моциона отправился к Маше, хорошо с ней выпили и долго потом сидели на диване, обнявшись, и слушали музыку.
На другой день я возвращался с работы вдвоем с пожилым мужиком Тимофеем из Винницкой области. Когда подходили к общежитию, то на крыльце я увидел Кольку с очень серьезной мордой. Я чуть сбавил шаг и стал внимательно наблюдать за его руками. Тимофей шел впереди меня. Когда он поднялся на крыльцо, Колька поздоровался с ним за руку. Тут же протянул и мне руку, я тоже. А когда втроем вошли в комнату, то я увидел возле своей кровати на табуретке эмалированное ведро, накрытое простыней, а на кровати телогрейку. Я был настороже и не знал еще, что все это значит. Спросил:
— Что это? — и откинул простыню.
— Это пиво, — сказал Колька.
Я поднял с кровати телогрейку, под ней оказалось шесть бутылок водки. Тут я понял, что Колька пришел ко мне с мировой. Я крикнул Тимофею в другую комнату:
— Давай, Тимоха, переодевайся! Сейчас пить будем!
Сам тоже переоделся, умылся. И только сели за стол, в комнату ввалила целая кодла: Юрка Огородников, Саня Мохин, Гена Колодочкин, гитарист, и Юрка Культя. Они закричали:
— Привет, бродяга!
Я поздоровался с ними. Пришлось выдвигать стол на середину комнаты, чтобы всем усесться. Я нарезал сала, лука и хлеба. А когда разлили водку по стаканам, Саня Мохин поднял стакан и сказал:
— Выпьем за дружбу. Чтобы у Николая с Демьяном никогда не было ссор и чтобы они стали настоящими товарищами, — поднялся с табуретки и протянул мне руку, я ответил пожатием.
Потом мы с Николаем пожали друг другу руки, и началась попойка. В ее разгар в комнату завалили Ваня Поясок с Надей, будучи уже в хорошем подпитии. В руках у них была картонная коробка.
Когда открыли, то мы увидели флаконы с «Резолью». Ваня сказал:
— Продуктовый закрыт был, так мы в промтоварном отоварились. Мужики упаковками тащат, мы тоже взяли. Уже с Надей по одному флакону вмазали, ништяк вещь.
Я прочитал на флаконе: «Жидкость для вывода перхоти на голове» и сделал резюме:
— Так, мужики, готовьте бошки, сейчас квачем будем перхоть выводить.
— Что, она тебе мешает, перхоть эта? — сказал Юрка Культя. — Вовнутрь заливать будем. Водку вот допьем и на «Резоль» перейдем.
Попойка продолжалась. Потом я попросил Гену:
— Сыграй что-нибудь родное, душевное, чтобы душа развернулась, а потом снова свернулась.
Гена взял гитару и запел:
Там далеко, на севере далеком, Я был влюблен в пацаночку одну, Я был влюблен, влюблен я был жестоко, Тебя, пацаночка, забыть я не могу. А где же, где же ты, моя пацанка, Где же ты, в каких ты лагерях? Я вспоминаю маленькую ножку В новеньких фартовых лапорях…