Записки репортера
Шрифт:
А какие были митинги! Как касками стучали! Как на министров орали, а то и вовсе на самого Слюнькова из ЦК! Большой, кстати, был человек.
Трибуна как раз напротив горкома (там сейчас суд) – там принимали демонстрации трудящихся.
Вообще, конечно, интересная была забастовка.
Езжайте попейте с шахтерами самогонки, они вам расскажут популярную версию: забастовку устроил КГБ, чтоб свалить Горбачева. Смешно? Поднимите материалы пленума обкома КПСС (не забыли еще, что это такое?).
Там черным по белому было написано: «Угольная промышленность Кузбасса на грани остановки из-за громадных остатков угля на складах».
Запаса было 12
И кто-то на этот выход указал.
Может, это был начальник КГБ Крючков. А может, простой снабженец, который украл ящик казенного мыла.
Не думайте про мыло свысока. На архивных пленках остался счастливый голос министра угольной промышленности Щадова, который выходил к шахтерам на площадь после телефонных звонков в ЦК и объявлял радостные новости:
– Москва разрешила увеличить нормы выдачи мыла!
– Ура-а-а! – отвечала счастливая площадь.
Потом опять министр выходит:
– Дефициту пришлют вам!
А после, заметьте, на стену вешается ружье, в 89-м. Его вешает один железнодорожник, который для этого залезает на трибуну:
– Я хочу, чтоб вы знали: мы можем не только станцию, но и всю дорогу остановить!
– На надо! – орали шахтеры – тогда.
– Вот и я думаю, не надо, – соглашается железнодорожник и уходит. – Но вы на всякий случай знайте, что мы с вами.
Момент очень важный. Тут мы видим, что вдумчивые аналитики сделали вывод и технологию раскола рабочего движения освоили. Сделали это так: подняли железнодорожный тариф за перевозку угля. Какая уж теперь дружба и солидарность! Возить уголь – шахтерам разорительно, один убыток…
Причем, заметьте, тариф касается только русского угля. А польский можно везти по дешевке. Как это изящно! Получается: ну-ну, бастуйте. На свою голову. А мы полякам денег дадим.
Ну хотя бы ради этого – стоило же в 89-м дать секретное указание насчет учебно-боевой забастовки? Не один же я в архивах копался…
Вот еще любопытный архивный матерьяльчик. Он про шахтерскую мечту о близком счастье. Которое добывалось одним росчерком кремлевского пера.
«Союз не может прокормить Кузбасс в обмен на его уголь и металл… дайте нам хотя бы 15–20 процентов этого угля и металла, то есть госзаказ порядка 80–85 процентов, и мы обменяем хоть на что-то этот металл и уголь – и у нас в Союзе, и за рубежом. Нам построят и школы, и больницы, и дворцы спорта…» Наивный народ шахтеры, да? Только это не пролетарий выступал, а настоящий ученый – проректор одного сибирского вуза.
Вслед за мылом дали еды. То есть в Кузбасс стали привозить, например, колбасы столько, что ее стало можно купить! Прийти в магазин, а там свободно лежит колбаса! Чудо!
И это чудо легко совершили коммунисты.
Правда, один ящик колбасы оказался тухлый, его притащили и выставили на трибуну – только Слюньков, жалко, к тому времени ушел.
Бастовали две недели. К концу стачки завалы на складах упали
– Мы тогда не то чтоб революцию делали, в восемьдесят девятом, а просто понравилось не ходить на работу. Экзотика! И в магазины сразу привезли консервы – болгарские, перец с курицей. Вкусные, мы помногу набирали! – Многим весело вспоминать те дни. Правда, в газетах как-то по-другому тогда про это писали, нажимали на сознательность, честь и демократизацию.
– Я тогда, конечно, ходил на площадь, мы там сидели, курили, лежали в кустах. Там митинги проводили другие люди, – рассказывает молодой шахтер Коля Петухов, который тогда был на Шевякова, а сейчас еще лучше устроился. – Верхушка там была пять, ну десять человек. А мы – просто… Мы требования выдвинули. Они все выполнили. Льготы стали платить. Был один месяц отпуск, а теперь два. Стихия! Мы получили пользу от революции. И пользуемся благами. И власть встряхнулась. Нам стали все слать.
– Что?
А дальше, прошу внимания, ключевая фраза:
– Я был сытый и мылся мылом.
Вы отдаете себе отчет в том, какой представлялась хорошая жизнь в 89-м году самым отчаянным революционерам? Но это все прошло без возврата. Все изменилось неузнаваемо, и Коля про это рассказывает дальше:
– Самое главное – бартер тогда начался! Говорили: вот нам разрешили продать партию угля, мы продали и вот вам начисляем столько-то. По 2 тысячи долларов в год безналом начисляли! – У Коли от роскошного воспоминания делается счастливое лицо. – А телевизор, например, стоил 300. И так – три года! Все шахты только про это и говорили. Пожили! Три телевизора я получил, холодильник. Продавал, менял на мебель, на магнитофон, ботинки, куртки, кроссовки. Телевизоры меняли на гаражи и машины… Это котировалось.
А потом… Государство ввело, что ли, налог на доллары, на бартер. Это стало дорого. И за это время в магазинах появились товары. И постепенно стало как теперь… А бастовать что – я вообще люблю бастовать…
Счастливая жизнь кончилась в 92-м. И началась очень несчастливая, особенно на шахте Шевякова.
– В шестой лаве все началось. Там были сложные горно-геологические условия, пласт вздыбленный. Шли медленно, заработка не было, – продолжает Коля. – Газу было много. Директор даже разрешал, если была особенная загазованность, раньше выезжать на поверхность.
Ну и вот 1 декабря 92-го – взрыв. Накопился метан, а там малейшая искра – и все. Пласт шипел всегда, газовый это пласт. Ну что, это обычный наш труд, все об этом говорят, знают, но на работу ходят. Привыкли. Обычное явление. Не знаешь, вернешься ли домой после смены живой. Тяжело, конечно, но я привык и ничего тяжелого не вижу. Потом еще было несколько взрывов, один за другим. А после взрыва туда сосет воздух и горит уголь. Тогда мощно горело! А 25 человек там завалило. Думали, может, они живые. Людей пытались достать. Сказали – если пробьете выработку к людям, по 5 тыщ дадим. И талоны тогда давали на колбасу, потому что опасно. Мы ж тоже рисковали, могли в любое время наткнуться на огонь, и все. Тридцать восемь метров пробили за неделю! Это много. Пробили – а там завал и перемычка бетонная, ее давно поставили, когда в верхней лаве в прошлый раз пожар был. Все зря оказалось – спасти людей не удалось. Но деньги, как обещали, нам все равно дали.