Записки репортера
Шрифт:
Первое впечатление от Гваделупы – из тех, что хоть сколько-нибудь запомнились, – такое: черновато-серая, цвета мухи, но побольше размером, колибри, вентилируя крыльями, зависла над каким-то местным подобием барбариса и отсасывает из глубин цветка нектар. И это все – live, а не по ТВ. Птичка Божия не знает ни заботы ни труда. Приблизительно так же ведут себя и местные жители из числа людей: и кожа у них тоже темная, как у колибри, и точно так же они особо не перетруждаются, – только в нектар (имеется в виду тростниковый сахар) они в отличие от беспечных непьющих птичек добавляют рома. И еще льда – жара ж все-таки. Это что касается простецкого рома водочного цвета. Если говорить про коричневый ром – а его вам там будут наливать на каждом шагу, – так он темнел, исторически сложившись, вовсе не от хорошей жизни, но от дубовых бочек, в которых его везли в Европу, – более практичной тары в те времена просто не было. Теперь-то все больше в нейтральной нержавейке, так что напиток иногда даже приходится подкрашивать. Вообще путешественнику нелишне съездить на какой-то из
А что это, собственно, такое – Гваделупа? (Гусары, молчать!!!) Этимология слова такова. Во времена Колумба по всей Испании шла слава о знаменитом монастыре Св. Марии, что в городе Гваделупа. Отсюда и название этой земли. Само слово, если кому интересно, арабское: «Гвад эль абу», что в переводе означает «река любви». Арабы, они же владели Испанией, чтоб не соврать, до 1412 года.
Проницательный читатель задаст вопрос: а как же эта земля попала к французам? Тут же вроде испанцы сперва были? Говорят, дело было так: испанское богатство, как это часто бывало в старые времена, перешло в руки англосаксов, и они его сменяли на канадский Квебек, который, как известно, принадлежал когда-то французской короне. Французы были счастливы, как и мы по похожему поводу, с Аляской: на кой нам эти северные холодные земли, до которых три недели плыть на корабле? А острова тоже неблизко но там хоть тепло.
Выпивая за ужином на заходе солнца, путешественник обращает внимание, что закат там модного цвета бледной фуксии. Закат там скоростной – все кругом быстро делается черного цвета – как кожа местных. Хотя сперва тут жили не черные, а краснокожие – индейцы-людоеды; якобы от названия какого-то из племен, что-то типа «канива» или «калина», пошло слово «каннибал». Именно с ними столкнулись тут испанцы с каравелл Колумба. Встреча двух миров, двух цивилизаций закончилась, как обычно это бывает в таких случаях: гости отняли у хозяев то, что им понравилось, а кто выражал активное недовольство, тех извели. В описываемой ситуации конфликт обострился еще и тем, что аборигены были склонны к несколько необычной диете: они, говорят, были людоедами. Ни доктор Волков, ни тем более Монтиньяк их бы, разумеется, не одобрили. Вообще неприятно представлять себе территории, населенные поголовно чикатилами… Но уж такое это было время! Жестокое, бескомпромиссное, когда никто не осмеливался навязывать народам политкорректность… Белые пытались отучить местных дикарей от человечины и перевести на сахарную диету – там же тростник, который давал тем более хорошую по тем временам прибыль. А тростник этот соответственно надо же как-то возделывать. Причем погода в тропиках, а уж тем более на Карибах, не располагает к производительному самоотверженному труду… Не белым же так вот вкалывать… Кончилось тем, что сегодня индейцев на острове как-то совсем уж нет. А что тут удивительного? Это сейчас бы с ними нянчились – типа, местные обычаи, экзотические кулинарные традиции, самобытность, права человека; так, типа, исторически сложилось, особый гваделупский путь – и прочая чушь в духе модной теперь политкорректности… А тогда испанцы ничтоже сумняшеся постановили: кто жрет людей, того – под корень, огнем, стало быть, и мечом. Разговор короткий. Это все может, и правильно, однако ж проблема рабочих рук резко обострилась. Без людоедов некому стало трудиться на плантациях. И тогда было найдено остроумное решение – сюда завезли привычных к жаре негров. То есть, как сейчас модно говорить, как бы афроафриканцев. Ха-ха. К тому же негры были удобны еще и тем, что им не надо платить – рабы ведь. Расходы только на харчи и охрану. Приблизительно так и у нас это все было при советской власти, жили практически по тому же принципу: зарплаты хватало на скромные харчи, а на выпивку – только иногда. Сегодня, глядя на пятидолларовые литровые бутылки с ромом в гваделупских магазинах, с лирической грустью вспоминаешь о том, как тяжело было у нас с водкой…
Так, значит, в Африке накупили рабов. Они жили там, жили, работали в меру сил и трудолюбия… Обычные гастарбайтеры на тот момент, они работали как могли… Все шло нормально, как обычно, пока Наполеон не удумал провести на острове перестройку. Он взял да освободил негров. Необъяснимый, разорительный, странный, дикий поступок… Зачем, почему? Есть версия, что к этому императора вынудила его знаменитая Жозефина, которая сама была креолка, правда, не с Гваделупы, а с Мартиники – другого принадлежащего Франции южного острова. Но она была такая светленькая креолка, ее смуглость в глаза не бросалась и за пределы белой расы как бы не выходила.
Что же дальше? На бедных негров обрушилась непрошеная и нежданная свобода. Что с ней делать? Ну не на плантациях же вкалывать, в самом деле. Капитализм, его проще в холодных краях насаждать. А на берегу теплых морей, где можно без всякой шубы лежать под пальмой и ждать, когда тебе банан упадет на голову, все не так просто… Сахарная индустрия начала приходить в упадок. Негры ни за какие коврижки не желали обратно на плантации. А деньги?! Да плевать на них. Наполеон одумался и отменил свое решение об отмене рабства, но было, как легко догадаться, уже поздно. Освобожденные рабы, подобно профессору Плейшнеру, подышали уже воздухом свободы и приняли концепцию patria o muerte.
А здешние негры? Любопытно, что белые французы держат их за своих. Даже те, которые голосуют за Ле Пена – правого экстремиста, националиста и кто он там еще. Сидишь, бывало, выпиваешь с таким экзотическим электоратом, а он тебя убеждает: «Эти негры – наши! Они принадлежат нашей культуре, они считают Францию родной, они трудятся – значит, с ними все в порядке, пусть живут. Мы же не расисты. А вот те, которые понаехали из Африки и не уважают наши правила и законы, не хотят работать, а только требуют социальных пособий и специально плодятся, чтоб побольше слупить с государства, – таких нам не надо!»
Примечательно, что, когда расспрашиваешь на ту же тему самих негров, самые буйные из местных бурчат: вот, эти белые – потомки колонизаторов, им по-прежнему почти все принадлежит. Он по-прежнему контролируют промышленность… Среди черных в ходу модное и не очень доброе слово «беке» – это такой старинный африканский термин для обозначения колонизаторов. Некоторые полагают, что это словечко – исковерканное французское et bon, qoi. Тема колониального и рабского прошлого там не забыта напрочь, а напротив, входит в программу воспитания подрастающего поколения. В городке Peti Canal есть памятник рабскому прошлому – в виде здоровенного тамтама на постаменте. А рядом – кладбище, где хоронили рабов, и возле него на холме – храм. К нему ведут ступени, а на них – названия африканских племен, из которых происходят местные, потомки рабов. Я списал эти звучные названия: Congos, Yorubas, Ibos, Oulofs, Peuls, Bamilekes. Сюда возят школьников, среди которых я не видел ни одного белого. Эти школьники почтительно осматривают свои святыни, но, слава Богу, они далеки от радикализма и фанатизма. К такой утешительной мысли я пришел, понаблюдав за тем, как они с увлечением щипали белых туристок за разные места, говоря при этом скабрезности на ломаном английском. Это все, впрочем, вполне деликатно и в рамках приличий.
Вообще же, как показывают опросы общественного мнения и референдумы, даже при наличии какого-то процента сепаратистов в большинстве своем островитяне довольны принадлежностью к великой Франции – ведь все европейские социальные программы тут в действии. Проходя через перекресток улиц Пастера и Манделы к проспекту Мартина Лютера Кинга, понимаешь, что у них там с этим в принципе все спокойно. Так что местные негры, поворчав, вместо учинения массовых беспорядков плавно переходят к позитиву и начинают заслуженно хвастаться: больше половины французской футбольной сборной – уроженцы Гваделупы. Майкл Сильвестр, который играет в «Манчестере» – тоже отсюда, а не откуда-нибудь. А три «Мисс Гваделупы» становились «Мисс Франция». Так-то! Насчет красавиц: они тут, конечно, встречаются, но не сказать, что уж прям на каждом шагу. Все-таки типичная креолка по параметрам куда ближе к Сезарии Эворе, чем к Наоми Кэмпбелл. Увы…
Мчишься, значит, вдоль по Гваделупе… Пальмы, зелень, песок и океан, жара – ничего особенного. Но чу! На пути негритянский ПГТ – поселок городского типа. Любопытно: ну как тут? Конечно, официально это – Франция. Но на Нормандию или там Cote d’Azure все ж не похоже. Есть местная специфика. Она в чем выражается? Дома полурассыпавшиеся, немало сарайчиков. Хибарки типа русских дачных домиков на шести сотках, с маленькими верандочками, которые тут и стеклить-то незачем. Что-то советское, дешевое, южное – в такие халабуды в Сочи селили «дикарей». Легкое запустение, бедность в пределах приличий, ну белье сушится на улице – но вызывающей нищеты, какая часто бывает в черных странах, все-таки нет. Как-никак тут Франция, а это страна фактически социалистическая. В итоге оказывается, что с виду это все настолько же симпатично, как в том же Коктебеле или, напротив, на Ки-Уэст.
Или взять такую вещь, как местные кладбища. Если вы их не посетили, то про Гваделупу ничего не знаете и, считай, на ней не были. Так вот знайте: Ваганьковское и Новодевичье – это просто торжество скромности и бедности в сравнении с простецким кладбищем провинциального городка Морн-а-Ле. Когда на него, подъезжая, смотришь издалека, думаешь: «Какой милый поселочек… Домики хоть и небольшие, но таки плиткой обложены. Участки как будто маловаты…» Поселок оказывается местом упокоения, а домики – семейными склепами. А черная плитка, которая почти всюду в шахматном порядке соседствует с белой, напоминает про друга степей калмыка, построившего Chess City… И не скажешь, что кладбище – старинное, колонизаторское: на керамических портретах запечатлены все больше черные лица покойников, покинувших этот мир в годы нашей перестройки. Что стоит за повышенным интересом к этому сектору недвижимости? Говорят о местном настроении, что-де после смерти человек должен улучшить жилищные условия. Но что это объяснит нам, посетителям бедных подмосковных погостов, непроходимых в непогоду? Кстати, про непогоду: на стене одного из гваделупских склепов, под навесом, я увидел вешалку и висящий на ней зонтик… Кто-то из местных рассудил так: «Вот приду я к дорогому покойнику, а тут дождь, – что ж мне, взять да промокнуть? Ничего подобного! А украсть такой вот трогательный зонтик – да как же такое может в голову прийти?! Креста на вас, что ли, нет?»