Записки ретро-разведчика (Из варяг в греки)

Дмитрий Каралис

Записки ретро-разведчика. Из варяг в греки

Часть 1. Из варяг в греки

(Будет опубликовано в журнале Нева в 2003 году)

Август 1998 года, Зеленогорск

Я на даче.

Идет дождь. За окном мокнет газон. На просторной столешнице - лампа с голубым абажуром и телефон.

Овчарка Юджи спит за моей спиной у каминчика.

В комнате стоит светлый отсвет бумаги.

Я пишу от руки, потом переношу в компьютер. Рука умнее головы, говорил Дядя Гоша Суворов, в чей прозаический семинар я похаживал года три. Крепкий романист времен застоя, любитель выпить, умозрительный борец с сионизмом. Писал предисловие

Начну с главного - с моей подозрительной фамилии.

Шутю. Поезд на Воркутю давно в путю...

Сейчас мы его догоним.

В московском издательстве, поводив меня по кабинетам, поинтересовались, кто бы из ленинградских писателей мог сотворить предисловие. То был 1988 год. Я на свой страх и риск назвал пяток фамилий. Последняя была Суворов...

– Вот-вот, - кивнула редактриса и, соединив несколько прозвучавших фамилий в одну, рассудила: - Альтшуллеров нам не надо. А Суворов в самый раз.

Издательство называлось Молодая гвардия. Я тогда еще ничего не понимал. Работал механиком в гараже - сутки через трое и писал запоями. Все издательства мне казались одинаково хорошими. Главное - хорошо написать. Я и сейчас так думаю.

С Дядей Гошей, как звали его семинаристы, мы не то, чтобы разошлись, а разминулись в пространстве. Наши траектории на трехлетнее мгновение пересеклись и - разминулись. Поначалу мне казалось, что мы одинаково любим Родину, и это сближало. Он признавался, что смахивал слезы над моей первой книгой, я моргал, чтобы не заплакать, над его рассказами о послевоенной юности. Сближало. Мы оба любили Родину. Потом у него пошло то ли по Чехову, то ли по Герцену: если вы, дескать, честный человек, то вместо абстрактной любви к людям, вы должны ненавидеть все, что мешает прогрессу человечества.

Не любить, а ненавидеть.

Конечно, это Герцен.

Антон Павлович такого бы не сказал.

После того, как Дядя Гоша получил в низеньком туалете Дома писателя по физиономии от старика М-ра, он четко определил, что прогрессу человечества и нашей с ним родины мешают евреи. Их он и должен ненавидеть. И все, кто с ним вместе пьет водку и обсуждает рукописи, тоже должны.

У меня этого не получалось. Дядя Гоша приводил примеры еврейского заговора против нашей страны.

Волосы дыбом вставали!

Во что-то я был готов поверить, во что-то нет, но ненавидеть целый народ я не мог. Глобальная ненависть - слишком сильное для меня чувство. Мы разминулись.

До меня дошли слухи, что Дядя Гоша отнес меня к замаскированным евреям. Или к полукровкам.

С моей фамилией такое не мудрено.

Я всегда считал, что фамилия из Прибалтики. Семейные придания и некоторые факты к тому располагали. Отец в безденежье любил повторять: Терпите, терпите, вот поеду в командировку и откопаю в фамильном замке клад. Тогда заживем, как люди. Этими посулами отец сводил с ума мое детское воображение, - я начинал готовить веревку, фонарик, свечи, перочинный ножик, надеясь составить отцу компанию, но мать безжалостно остужала: Слушай ты отца больше....

Ушли отец и мать.

Все казалось, что успею расспросить о происхождении фамилии.

Не успел.

Karalis - по-латышски король. Я узнал об этом в курортном городке Дубулты под Ригой, куда ездил последний раз в 1989 году на семинар молодых писателей-фантастов.

Как я был причислен к фантастам - особая история.

Так вот, в Дубултах шел фильм Кинг-конг, и на рекламных щитах, написанных по-латышски, он был назван Karalis-kong. Английское king король, перевели на латышский. Я даже сфотографировался на фоне своей фамилии. Моя голова в зимней шапке заслоняла довесок kong вместе с дефисом, и получалось, что гигантская обезьяна на задних лапах носит мою фамилию. По вечерам я ходил тихими заснеженными улочками смотреть на обезьяну и подмигивал ей, как своей родственнице: Ну, что, подруга!

Позднее мы с женой и сыном успели юркнуть на две недели в еще союзную Литовскую ССР, и в Тракайском замке на чудном зеленом острове посреди ультрамариновой воды увидели герб первого литовского короля. Буквы шли по овалу герба: Karаlus. Весьма созвучно...

До сорока трех лет я не встретил ни одного однофамильца, кроме той обезьяны... Я жил, как некий китайский Линь-Зи-Бяо среди колхозников села Палкино-Веревкино, где все жители либо Палкины, либо Веревкины.

Был, правда, случай: из газет всплыл Караманлис, премьер-министр Греции. Стоило выбросить срединное ман, и я получал свою фамилию. Похоже, но не то. Лучше бы грек-начальник был просто Каралисом, - я бы гордился.

Пока же самым близким в омоническом смысле человеком оставался шеф немецкого абвера адмирал Канарис. Мою фамилию иногда так и произносили.

На открытом ринге в Горном институте, где я в легком весе защищал честь юношеского клуба Буревестник по боксу, объявили: Дмитрий Канарис, Буревестник. Зал негодующе взвыл, а противник в красном углу ринга еще больше насупился. Я думаю, фашистская фамилия противника придала ему честной комсомольской злости. Трепку он мне задал изрядную.

Меня пытались обижать и за намек на связь с абвером, и за мою гипотетическую принадлежность к его антиподам - евреям. Я легко вспыхивал обидой, дрался и завидовал тем, у кого фамилия Соколов или Орлов. Верхом совершенства безусловно была фамилия Зорин. Майор Зорин! Полковник Зорин! Стальной взгляд, хладнокровие, пачка Казбека на письменном столе...

Допустим, был бы я евреем. Обидели тебя русские - пошел к своим и поплакался. И татарином быть неплохо - они работали дворниками, мясниками, приемщиками утильсырья, стояли с тележками около мебельных магазинов, а напившись, гоняли по двору своих черноглазых жен и детей. Татары тоже могли заступиться, хотя в трезвости вели себя очень тихо.

А кому пожалуешься с моей фамилией? Евреи за своего не принимают, а доказывать, что ты русский с фамилией Каралис - просто смешно... Начнешь, как дурак, паспорт предъявлять, - тебе в ответ: Бьют не по паспорту, а по роже!

Когда с высокой партийной трибуны провозгласили, что в СССР сформировалась новая историческая общность - советский народ, я порадовался. Вопрос фамилии как бы отпал - просто советский человек по фамилии Каралис. Но очень скоро эту историческую общность отменили, и я опять оказался сам по себе. Не то, чтобы я каждодневно нес бремя своей загадочной фамилии, но напрягаться случалось.

Национальный вопрос вырос передо мною в самом начале девяностых, когда республики бросились подсчитывать, кто за чей счет живет, кто кого кормит и поит. Народ в Питере тоже стал понемногу одуревать, а в литературе так и вовсе требовалось самоопределяться: либо ты русский человек, и по праву носишь имя русского писателя, либо ты иной национальности, и тогда ты руссоязычный писатель. Никто меня, конечно, за грудки не тряс: ты, дескать, с кем? но достаточно прозрачно намекалось, что быть просто писателем в наше сложное время не удастся. Требовалось, по примеру республик, самоопределиться.