Записки русского изгнанника
Шрифт:
По возвращении к Врангелю вернулась вся его энергия.
— Работа кипит! — приветствовал он меня, когда я проскакал мимо него, разыскивая умиравшего Романовского, героя и отца доблестнейшей 3-й Конной батареи.
Он неподвижно лежал, молча устремив свои голубые глаза перед собою. Рядом с ним, держа его за руку, сидела сестра, другая хлопотала подле.
— Бедный, бедный Моржик! — повторяли они со слезами. Это было нежное имя, которым окрестили за его светлые, в щетку обстриженные усы.
Дома меня ждал техник, бывший по
— Достали все? Ну, а повидали мою Александру Александровну? Как она?
— Временами приходит в сознание… Но вам надо торопиться!
— Как? Что с нею?
— А вы не знали? Она в злейшей испанке… до 40°… Я помчался к Врангелю.
— Поезжайте немедленно, голубчик! И не возвращайтесь, пока не поправите ее. Я пришлю вам потом кое-какие поручения.
Вот я уже у подъезда… Отворяет хозяйка.
— Осторожнее, чтоб радость не убила ее, — говорит она, — она очень слаба. Вчера был кризис. Она все бредила вами, наконец, успокоилась… она все время писала что-то на стене, я отобрала у нее карандаш, так она продолжала шпилькой. Она говорила, что это стихи, где она говорит вам о своей любви… Постойте в гостиной, я подготовлю ее… На цыпочках крадусь к дверям…
— Александра Александровна! Приятное известие от вашего мужа. Затаив дыхание, прислушиваюсь к милым звукам ее нежного голоса.
— Не может быть… Его уже давно нет! Если б он был жив, он был бы уже здесь. Каждый день под окнами раздаются звуки похоронного марша… это несут убитых на кладбище… Письмо запоздало, его уже нет в живых!
— Нет, нет! Его только что видели на вокзале…
— Не верю… это все напрасное утешение…
— Но он уже здесь! Подъезжает к крыльцу… Он уже в дверях! Я врываюсь к ней и бросаюсь перед ней на колени…
— Я здесь! Я с тобой, моя жизнь, моя родная…
— Зайка… Неужели не во сне! — Ее горячие ручки обвивают мою шею. — Ах!.. теперь я буду жива! Теперь ты не дашь мне умереть… — Что только я пережила… Все эти стихи, что я нацарапала на стене, — это тебе! Вчера мне было очень тяжело… и вдруг мне показалось, что стены уже нет, что передо мной открываются ворота, а за ними небо… Но теперь ты со мной… Теперь я буду здорова!
Дни и ночи я проводил подле ее постели, спал под ее кроватью, чтоб не проронить ни одного ее вздоха… Доктор ошибся в диагнозе — у нее оказался тиф. Требовался самый тщательный уход. Но кризис уже миновал, она стала быстро поправляться… Мы были вместе и были счастливы. О будущем не хотелось думать…
Вскоре пришло подробное письмо от Врангеля. Между прочим, он просил меня быть представителем от него и от дивизии на похоронах генерала Алексеева. Эти похороны состоялись 25 сентября. Там я встретился со многими старыми добровольцами. Впереди процессии, с огромным терновым венцом, перевитым розами, стоял высокий молодой офицер. Это был артиллерист когда-то моего гвардейского стрелкового артиллерийского дивизиона, впоследствии бригады, поручик Лавцевич, родной брат той чудной девушки, с которой наши жизненные линии пересеклись впоследствии — и не один только раз.
1 октября я получил от Врангеля другую телеграмму: «В 5.45 утра неприятель оставил позиции под Михайловской. С 6 часов я преследую его со всей дивизией». Он не упустил ни одной минуты! Вскоре, однако, пришло другое известие, глубоко огорчившее всех, — о потере двух наших орудий и гибели семи офицеров и нескольких солдат, павших геройской смертью при защите своих пушек. Сам Врангель, полковник Топорков и полковник Фок спаслись чудом. Я был вне себя от отчаяния… До сих пор мне всегда удавалось с честью выходить из подобного положения!
Благодаря Богу, моя Аля встала, наконец, на ноги. Получив от Врангеля инструкции, я пошел в штаб. Приняв от меня остальные ходатайства, Романовский направил меня к своему помощнику, полковнику Плющевскому-Плющику, также моему бывшему товарищу по бригаде, в поисках начальника штаба. Я изложил ему главные требования.
— Есть у нас трое штабных из кавалерии, — ответил мне Плющик, — да только не знаю, кто из них согласится ехать к Врангелю. Ведь ты знаешь, какая у него репутация… а кому же охота подставлять лоб под пули, когда они здесь и так имеют все!
— Но ведь это — гений! Рядом с ним и бездарность сделает карьеру, как Куропаткин на Скобелеве.
— Ну попробуй! Есть тут Эрн, бывший тверец. Он только что явился из азербайджанской организации вместе с Шатиловым, находится помощником у полковника Трухачева, дежурного генерала. Нелидов, бывший гусар, работает здесь. Третий, совсем молодой капитан… — он порылся и достал его адрес. — Ступай, попытайся!
Проникнув в переднюю дежурного генерала, я постучал в стеклянную дверь, за которой слышался женский смех и звон бокалов. Вышел вестовой. Я сказал ему свое имя. Минут через пять послышались шаги, пожевывая и вытирая рот салфеткой, показался Эрн.
Много воды утекло с тех пор, как я видел его гимназистом на Казбеке или юным поручиком на квартире брата!
— Ну как ваш батюшка, Тимофей Михайлович? — проговорил он, обнимая и лобзая меня. — Скончался? Царство ему небесное…А Кокочка? В Англии? Ну, слава Богу! А Тимочку зарезали большевики?
Он уже не был таким стройным, подтянутым кавалеристом, каким я его видел в последний раз. Очень высокий, он все-таки казался немного тучным.
— А вы по какому делу?
— Я в дивизии Врангеля. Он просил меня достать ему начальника штаба вместо покойного Баумгартена. Он хочет иметь при себе природного кавалериста, который под пулями умеет так же хорошо рассуждать, как за зеленым столом, и, кроме того, не стал бы считать себя умнее своего начальника. Ведь вы лихой кавалерист!
— Но, видите ли, — прервал меня мой собеседник, — я здесь у моего близкого товарища, полковника Трухачева, мы с ним живем душа в душу…
— Но ведь подумайте, какая карьера вас ожидает у Врангеля! Ведь это второй Скобелев! Такие люди рождаются раз в столетие!
— И потом… Я вообще не переношу… крови!
— Я невольно взглянул на его новенькие генеральские погоны… «Так зачем же это?» — мелькнуло у меня в голове.
Я пошел к Нелидову. Совсем молодой, Георгиевский кавалер — я видел его на войне… Вот был бы под масть моему орлу!